Луч прожектора жадно зашарил по небу и тут же высветил всех, кто пытался незаметно опуститься на землю. Заработали еще два пулемета – с другой стороны периметра, и небо расцветилось красивыми гирляндами трассирующих пуль. Участь десанта была предрешена.
Раиса выругалась:
– Да твою мать! Настя, короткими очередями – береги патроны! И голову не высовывай! Огонь!
Очередь из автомата застала пулеметчиков врасплох – полетела разбитая черепица, кто-то дико закричал, застонал, металл, вздыбленный ударами пуль, полетел в стороны, как искры из печи. Пулемет захлебнулся, будто ему перекрыли дыхалку, и снова возобновил свою работу только минут через пять – под ругань и проклятия Раисы. Но эти пять минут дали жизнь не менее половины десантникам. Пока пулемет молчал, они успели спуститься настолько, что те пулеметы, что стояли на другой стороне стены, не могли больше бить по парашютистам, перекрытые тюремными корпусами.
По десантникам теперь работал один пулемет – он бил короткими очередями, экономно, умело, и Настя заподозрила, что стреляет тот, кто прекрасно разбирается в устройстве этих механизмов и знает, как лучше их использовать. Семенов!
Настя стреляла, стараясь попасть туда, где сверкал, изрыгая поток пламени, смертоносный аппарат, но то ли стрелок был хорошо укрыт от огня, то ли ему просто везло – пулемет стрелял, стрелял, стрелял…
Часть куполов разорвались в воздухе, часть все-таки успели опуститься, чтобы оказаться среди сбегающихся к месту боя солдат противника. Настя слышала, как десантники что-то яростно кричали, ей показалось, что они яростно вопят: «Аллах акбар!» Но может, ей и показалось.
Внезапно пулемет замолк, и на стену снаружи полезли люди – вначале двое, потом еще трое, а потом полезли толпой, как муравьи, вопя, улюлюкая, завывая, как волки!
Рядом с Настей в крышу вонзились пули, и она услышала, как вскрикнула Раиса:
– Твою мать! Меня подстрелили! Настюха, на ту сторону ската! По нам бьют!
Раиса рванулась, перекатываясь на противоположный скат крыши, но не успела – несколько пуль с глухим стуком ударили в ее могучее тело, отбросив женщину назад, прямо на Настю. И это Настю и спасло.
Придавленная мертвой Раисой, Настя слышала, как бьют, ломая кости, смертоносные снаряды, и ожидала смерти – что для пули 7.62 человеческие кости? Солома! Но то ли кости Раисы были такими крепкими, то ли Насте просто повезло, но ни одна пуля ее не коснулась. А потом пулемет смолк. То ли стрелок решил, что прикончил автоматчиц, то ли причина была совсем в другом. Но главное – пулемет теперь молчал.
Настя выждала секунд тридцать, прислушиваясь к грохоту стрельбы и звону клинков внизу, затем с натугой, едва-едва, на пределе сил скатила с себя безжизненное тело Раисы. Труп свалился на оцинкованную крышу, и голова женщины, мотнувшаяся в сторону, оказалась прямо напротив лица Насти, уставившись в него открытым, сохранившимся левым глазом. Второго не было. Как не было и половины черепной коробки.
Снова заработали пулеметы – экономно, коротко прошивая строчку. Настя задохнулась от отчаяния, ожидая, что сейчас пули разорвут и ее тело, но шли секунды, и ничего не происходило. Тогда девушка раскрыла зажмуренные глаза и посмотрела вниз.
Внизу, в мешанине людей и трупов, грохотали автоматные очереди, а пулеметы – все пулеметы – били по плацу и дорожкам, охотясь за людьми, выпуская в них смертоносные огненные «светлячки».
– Настька, жива?! Райка?! Ох, Рая, Рая…
Лариса, запыхавшись, стояла возле Насти, опершейся на ствол автомата, и виновато мотала головой:
– Я, как могла, спешила! Девчонки – пока поднимешь, пока раскачаешь! Сама знаешь!
– Да толку-то… если бы и успела. – Настя сглотнула, прокашлялась. – Кхе-кхе… Райку жалко. Хорошая была баба. А все из-за вас, дуры! Поверили Семенову! Дуры! Дуры!
– Что там делается? – поспешно перевела разговор Лариса. – Кто кого побеждает?
– Не знаю. Вроде как наши.
– Наши? – хихикнула Лариса. – А кто – наши-то?!
– Ларис, иди нахрен! – Настя бессильно легла на спину, посмотрела на труп Раисы, отползла подальше. – Кто бы ни был, а он против Семенова, а значит – за нас. Переждем. Посмотрим.
* * *
– Началось! – Слюсарь возбужденно хлопнул Зимина по плечу и тут же отшатнулся. – Ты чего?!
– Никогда не подходи ко мне сзади! И тем более не дотрагивайся! Башку оторву! – Зимин шумно выпустил воздух из груди, повернулся, пошел к отряду. – Готовься! Катапульты – начали!
Здоровенные луки, приделанные на деревянную станину, зазвенели скрученной из жил тетивой, выпуская стрелы с кошкой-якорем на конце, тонкие, но невероятно крепкие фалы потянулись за стрелами, напоминая собой инверсионные следы от выпущенных ракет. Еще через несколько секунд по фалам уже карабкались лазутчики, и в первых рядах – Конкин и Зимин.
Зимин поднимался быстро, ловко, как куница, охотящаяся за добычей. Конкин лез тяжело, перебирая ногами по узлам, навязанным на веревке. Если бы не узлы, никто из них не смог бы подняться и на метр, да и сейчас скалолазам приходилось очень нелегко. Кожа рук, не привыкшая к такому жестокому обращению, рвалась, ладони горели, большого труда стоило забыть о боли и продолжать лезть дальше.
Что ни говори, все-таки Зимин засиделся в камере, форма уже не та. Конкин же вообще никогда не занимался ничем подобным (если не считать лазания по канату в школе), но природное упрямство и недюжинная сила толкали его вперед, сквозь шипение и матерные ругательства, сами собой вылетавшие изо рта.
Над головой истошно грохотал пулемет, захлебываясь в желании разорвать, растерзать все, до чего доберутся его остроносые посланцы, и Зимин с досадой думал о том, что скорее всего двадцать человек, принесенные в жертву богу войны, примут смерть совершенно напрасно. Повернуть ствол пулемета в направлении штурмующих – плевое, секундное дело, а чтобы добраться до вышки, нужно не менее десяти секунд. Секунд, во время которых все и решится. Решится вся жизнь.
Первые пулеметные пули ударили рядом, высекая искры, когда Зимин перемахнул парапет стены. Майор бросился вперед, виляя из стороны в сторону, молясь всем богам и ожидая удара, сбивающего с ног, но пулемет внезапно замолк – откуда-то из темноты раздались автоматные очереди, и пулеметное гнездо было разнесено шквальным огнем.
Зимин не стал думать о том, кто им помог, – сейчас он был боевой машиной, роботом, терминатором, которому задали программу, и тот мчится, уничтожает все, что попадется на его пути. Не до рассуждений, не до предположений. Будет еще время подумать, кто спас его от неминуемой гибели. А сейчас – вперед! По лестнице! Наверх! Туда, где кто-то стонет и пытается подняться, каждый раз падая и громыхая чем-то крупным, тяжелым.
Удар кинжалом!
Раненый падает, чтобы уже не подняться никогда.
Короткая проверка – лента почти полна.
Разворот! И длинная, сметающая, как метлой, очередь по вышке, по той, что напротив, на углу. Вражеский пулемет замолкает, к нему уже бежит Конкин, тяжелый, высоченный, возвышающийся над толпой штурмующих, как гора.
На противоположной стороне периметра слышны пулеметные очереди и одиночные выстрелы из автомата – Слюсарь бережет патроны в отличие от пулеметчика. Сейчас там, на том конце, собрались все лучники и арбалетчики, которых смогли собрать. Они засыпали стену стрелами и болтами, сбивая с нее всех, кто там появился, и главное – подавляли пулеметное гнездо, не давая высунуться пулеметчику.
Конкин добежал. Через минуту пулемет заговорил, срезая вражескую вышку, а потом начал злобно кашлять, поливая свинцовой смертью двор тюрьмы. Зимин присоединился к атаке, и через минуту лента закончилась, пришлось заправлять новую.
Нынешние хозяева тюрьмы вначале растерялись, но затем открыли бешеный огонь по вышкам, умирая, падая, но не переставая палить. Впрочем, в стрельбе по стенам участвовали не больше чем один из десяти бойцов – остальные вступили в бой с десантниками, добивая оставшихся в живых, а еще дрались со штурмовым отрядом, который спускался по лестнице во двор, смешиваясь с толпой сражающихся.
Автоматы, конечно, хороши, но только не в ближнем бою, только не в битве, в которой перемешались свои и чужие, в полутьме, когда только чутье позволяет узнать своего в куче мелькающих рук и голов.
В рукопашной – только один на один, только так, как привыкли драться за тысячелетия сражений, так, как въелось в кровь сотням и сотням поколений воинов этой земли. Автоматы отброшены, в руках мечи, кинжалы – грудь в грудь, металл о металл, кулак о кулак. Настоящая битва! Не та – колдовская, странная, с иноземным оружием!
В грохоте стрельбы и звоне клинков стальная дверь тюрьмы открылась тихо и незаметно, откатившись в сторону по смазанным солидолом направляющим, и во двор хлынули латники с мечами наголо и щитами в левой руке. Теперь участь бунтовщиков была предрешена.
* * *
– Эй, кто тут? – Конкин постучал в дверь, и за ней послышался женский голос:
– А ты кто?
– Я – майор Конкин! А ты?
– Девчонки, Конкин! Это Конкин! Ура-а-а! Наши! Наши!
Дверь распахнулась, из нее вылетела Лариса, выглядевшая совершенно дико и странно – слишком короткие ей штаны, куртка, лицо измазано кровью, в руках автомат, за поясом кривой кинжал. Девушка с разбегу бросилась на Дмитрия, впилась в его губы долгим, сочным поцелуем.
Оторопев от такого напора, Конкин стоял столбом, пока девушка не оторвалась от него и, тяжело дыша, не сказала:
– Настька твоя жива! Кстати, мы договорились с ней, что я буду твоей второй женой!
– Врет, – послышался знакомый голос, и Настя медленно, стараясь, чтобы ее одеяние не распахнулось, подошла к своему любовнику. Одеяние было еще более странным, чем у Ларисы, – простыня, в которой проделана дырка для головы, на поясе перевязана лентой, вырванной из той же простыни. – Господи, наконец-то!
Настя обняла Конкина, чувствуя, как отступает напряжение последних дней и часов, и тихо заплакала, уткнувшись ему в плечо. Потом оттолкнулась от него, посмотрела в глаза и глухо, низким голосом спросила:
– Ты знаешь, что с нами тут делали?
– Догадываюсь, – так же глухо, скрипнув зубами, ответил Конкин, не отводя взгляда. – Но это ничего не значит. Всех нас жизнь время от времени трахает. Забудь.
– Я хочу увидеть Семенова, – яростно выдохнула Настя. – Очень хочу! Отдашь его мне?
– А сможешь? – без улыбки спросил Конкин и неожиданно для себя ласково поцеловал девушку в макушку.
– Я теперь все смогу! – Настя оскалилась, как пойманная в капкан лиса. – Все!
Семенова взяли живым. Он спрятался в административном корпусе, вернее – под ним, в подвале, укрывшись под старыми тряпками, швабрами, ржавыми оцинкованными ведрами. На что он рассчитывал – неизвестно. Видимо – отсидеться, а потом незаметно покинуть тюрьму и уйти на волю. Это было глупо, но понятно – что еще-то делать? Надеяться на чудо, и только.
Чуда не произошло. Настя не снимала с него кожу и не посадила на кол. Милосердная пуля прошла через его непутевую голову, отправив на новый круг реинкарнации, чтобы возродить больной чумной крысой – так, как ему и положено. Как положено всем негодяям, всем подонкам на всем белом свете.
Галаз не выжил во время штурма. Как и полагается настоящему командиру, он возглавил отражение штурма и погиб от пули Зимина, прицельным огнем расстреливавшего неприятеля со стены тюрьмы.
Маг, который помогал Галазу, исчез – что совсем немудрено, так как маги умели на время обретать невидимость – для себя самого.
Впрочем, его участь теперь была незавидна – во все концы Империи отправились гонцы с именем и описанием внешности беглого колдуна. Теперь ему до конца жизни скитаться, не зная покоя, опасаясь каждого шороха. Ну, или сбежать в соседнее государство, что тоже не принесет радости – агентов Величайшего хватает и за заграничными столбами, так что живи и оглядывайся, как бы не быть убитым уличным грабителем или не помереть от отравления совершенно безобидной, свежей едой.
Из десантников в живых остались трое – сам предводитель и двое его помощников.
Властитель выполнил обещание и наградил всех, кто участвовал в штурме. Десантники получили свободу и обещанную награду, Зимин – стал дворянином, главой Малого Дома, с перспективой стать главой Великого Дома. Ему были дарованы земли, рабы, несколько деревень со стабильным годовым доходом, достаточным, чтобы безбедно жить – и ему, его потомкам – если таковые когда-нибудь появятся.
Настя и Лариса все-таки договорились, к вящему удовольствию Конкина, получившего дом, деньги и двух жен в придачу. А также должность советника Главы Малого Дома Николая Зимина.
Слюсарь выразил желание стать помощником Уонга, работать в имперской страже. Властитель не возражал, Уонг тем более. Опытный, тертый опер всегда найдет себе место в структурах стражи, где всегда есть место человеку с головой, умеющему расследовать преступления и соображающему, когда надо брать взятки, а когда нет.
Берут все, да не все работают! Это знали и Уонг, и Властитель, и Слюсарь. Потому его приняли старшим следователем в имперскую стражу, с подчинением непосредственно самому Уонгу. Что-то вроде следователя по особо важным делам и оперативника одновременно.
Заключенных, которых осталось в живых чуть больше сотни, обучили местному языку, вложили в голову знания о боевых искусствах и немедленно начали тренировки, решив использовать «Белых демонов» для устрашения и подавления бунтов, коих в Империи случалось немало и совсем не редко.
Дом Синуа был уничтожен полностью, как и два других Великих Дома, поддержавших бунт. Они были вырезаны до последнего человека – кроме рабов и солдат, тут же перешедших на службу Властителя.
Солдату все равно, кто ему платит и кого убивать, – главное, чтобы вовремя было выплачено жалованье да телега с продуктами не растворилась по дороге к полевой кухне. На то он и солдат, читай – наемник.
Земли, богатства – все, чем владели мятежные Дома, ушли в казну, а из казны частично верным приближенным Властителя (вот как Зимин получил свои земли и деревни).
Сокровища мятежников вывозили огромными возами, и поток этих возов не ослабевал неделю. Большое, очень большое богатство накопили мятежные Дома.
Арсенал из тюрьмы был вывезен и закрыт за стальными дверьми дворца Властителя. Все, до последнего патрона. То место, где находилась эта дверь, знал ограниченный круг людей, близких к Властителю, – Уонг, Хелеана и, как ни странно, Зимин, который теперь числился советником Величайшего по чужеземному вооружению и тактике боя с подобным оружием.
Жизнь вошла в свою колею – отгремели показательные казни-представления, на которых казнили бунтовщиков, в их поместьях жили теперь новые люди, а крепость, в которой прибыли в этот мир чужеземцы, называлась теперь Белой Крепостью.
В Империи снова воцарились мир и благополучие.
* * *
Стражник, который охранял ранее загон с белокожими пришельцами, с трудом поднялся на ноги, держась за горло, пошатнулся и вдруг со всего размаху свалился под ноги вошедшему в караулку командиру. В глотке его что-то забулькало, он захрипел, и на ботинок дюженнику выплеснулся фонтан темной крови вперемешку с содержимым желудка.
Дюженник отшатнулся, хотел выбежать, но пересилил себя и, нагнувшись к затихшему солдату, осмотрел его шею, на которой виднелся фиолетово-черный фурункул, сочившийся гноем.
Дюженник отпрянул и, с грохотом попирая деревянный пол коваными сапогами, выбежал наружу, направляясь к полковому лекарю.
Он стал вторым, умершим от Черной Лихорадки, которая выкосила семьдесят процентов населения мира, распространяясь со скоростью ветра.
Туберкулез, который принес в этот мир один из белокожих пришельцев, с удовольствием обосновался в новом мире, у которого не было никаких антител против этой страшной болезни. И если человек Земли мог годами болеть, с трудом поддаваясь болезни и даже выздоравливая (если это не был штамм, устойчивый к антибиотикам), то здесь туберкулез превратился в настоящую чуму, выкашивая поселения с безжалостностью самой смерти. Болезнь, прошедшая инкубационный период в теле аборигена, приобрела такую силу, что спасти от нее могли только маги, но магов не хватало на всех, да и времени на лечение было совсем не много – около десяти часов, от появления внешних признаков болезни до смерти.
Эти годы потом были названы Годами Тьмы. Но никто почему-то не связал их с появлением пришельцев из другого мира. Кроме самих пришельцев. Но те благоразумно помалкивали…