Бывший замдиректора ЦРУ, не отрываясь, смотрел на кипящую у плотины воду. Охрана нервно смотрела наверх – уж очень хороша позиция, и машины постоянно идут.
– Сколько лет этому городу? – спросил Эймс.
– Больше двухсот.
– Немного. Почти как в США.
– Неподалеку есть город Казань. Ему только что исполнилась тысяча лет.
– Знаю, – ответил Эймс, – я был там. Проездом.
Главный корпус Ижевского оружейного завода – это самое старое здание из всех, сохранившихся в городе, оно было построено в тысяча восемьсот втором году, еще до войны с Наполеоном. Оно же и самое красивое – его строили как уменьшенную копию петербургского Адмиралтейства, со шпилем. В работе оно уже не использовалось. К сожалению, здание, внешне презентабельное, внутри находилось в ужасном состоянии, нуждаясь в реставрации. Его плачевное состояние было обусловлено тем, что его никак не могли передать на баланс Минкульта. Здание, безусловно, представляло из себя историческую ценность как памятник архитектуры, но оно же находилось на охраняемой территории оружейного производства, и туда нельзя было водить туристов. Говорили о том, что надо изменить схему охраны, вообще оставить старые цеха и открыть там музей уральских заводов, но против было КГБ, не желая согласовывать новую схему безопасности, и министерство оборонной промышленности, не желая выделять деньги. В общем, все стояло на одном месте лет уже…дцать.
У меня был фонарик и швейцарский нож, поэтому под неодобрительными взглядами охраны я вскрыл замок и посветил внутрь. Там было темно и сухо.
– Можно…
Охранник отстранил прикрепленного, зашел первым. Не доверяет. По инструкции правильно… хотя помню я, как визит Первого обеспечивали в Кабул. Там тоже… «девятки»[51] понаехало… хотя одна наша группа их бы всех… понятно, в общем. Мы третий круг обеспечивали, потому душки и не прорвались.
– Можно…
Заходим внутрь… фонари светят во все стороны. Здание совсем старое, внутри толстенные стены, все арки полукруглые… это тысяча восемьсот второй год, тут ничего не изменилось, и выработанное здесь оружие било французов при Бородино, англичан в Крыму, японцев в Маньчжурии. Тут – сама история. Окна заделаны фанерой и досками, но часть отпало от сильного, дующего с пруда ветра – и потому относительно светло…
Поднимается наверх – главный корпус.
– Одну минуту!
Я иду первым, выглядываю. Сразу около памятника Дерябину стоит знакомая, припаркованная «реношка». Салатового цвета, эта партия шла на собственные нужды завода, они все в одном цвете. Я машу рукой, и «реношка» мигает фарами.
Все. На месте.
Конечно, в ВОХРе оружие если и положено, то только наган. Но на стрельбище в/ч, которое по Як-Бодьинскому тракту, оружие возят в таких же вот машинках. Точнее, не оружие, а образцы. Отличие образца от оружия в том, что у оружия есть серийный номер, индекс ГРАУ[52], акт о принятии на вооружение, согласованный с Военно-промышленной комиссией, набор конструкторской и технологической документации, приказ об освоении в производстве, строка в плане и много чего другого. А образец – это просто совокупность деталей, отчерченных конструктором в Кате[53], выработанных в ПМС[54] (семьдесят девятый цех) и собранных – и по случайному стечению обстоятельств сильно похожее на автомат. Или пулемет. Или снайперскую винтовку. Но это не оружие, нет. Это образец, товарищи, просто положенные на металл и пластик мысли конструктора. Так что если в той машине, скажем, лежит новый пулемет, предназначенный для борьбы с душманами на дистанции от тысячи метров. Или винтовка, предназначенная для борьбы с легкими бронированными вездеходами типа «Хаммер» и зависшими вертолетами…
– Можно…
Я уже знаю, что увидит «товарищ Аминов». С этой стороны Ижевск очень красив – он тут и начинался, у пруда. Если идти от плотины, то наверху мы видим Парк культуры и отдыха имени Горького – бывший дом начальника завода, а внизу, на самой набережной – старое здание ПТУ, бывшее ремесленное училище. Дальше идет сама набережная, яхт-клуб, и около нее уродина гостиницы – многоэтажки. А дальше – набережная, прилегающий к ней жилой район, еще один яхт-клуб, здания секретного завода, занимающегося производством систем ПВО, и под ними – пляж, а дальше – третья пристань и лес. Вообще-то Парк культуры и отдыха имени Кирова, но это не парк, это настоящий лес. Интересно расположен пляж – прямо перед зданиями завода по производству систем ПВО, там намыт песок, дальше – резкий подъем вверх и сверкают зеркальными окнами корпуса. И тут же горожане отдыхают. В этом весь Ижевск – то, что для других секретно, для местных обычное дело.
А сам пруд большой. Говорят, что города должны стоять на воде, речка Иж, конечно, так себе речка, но пруд заменяет любую речку. Некоторые озера – меньше этого пруда, по нему даже теплоходы ходят…
– А это что?
– Где?
– Вон, дорога.
– Дорога. Провели как часть кольцевой, чтобы не ездить через центр. Удобно.
– На снимках не было.
…
– На спутниковых снимках. Я хорошо их помню.
Я пожал плечами.
– Строимся…
– Сколько здесь живет людей?
– Сейчас? Почти восемьсот тысяч, а что?
– Как американский город. А как с жильем?
Я украдкой посмотрел на Янкеля, тот кивнул.
– Очередь пять-шесть лет, если меньше социальной нормы, то дадут бесплатно. Если вступишь в кооператив – построят через год.
– Кооператив? Совместное?
– Да. Люди объединяют свои деньги и заказывают строительство.
– А сколько стоит жилье?
– Примерно четыре годовые зарплаты рабочего, если обычное. Государство дает кредит. Два процента годовых.
– А машину. Сколько ждать машину?
– Нисколько. В сотне километров отсюда, в Елабуге, построили завод, он дает полмиллиона машин в год. Больше ничего ждать не надо.
– Но там… можно купить только один вид машины?
Я пожал плечами.
– Ну, она же ездит, верно? «Форд» тоже производил только один вид машины, но она была очень доступной. К тому же там не один вид машины, есть полноприводный вариант, есть варианты с тремя и пятью дверьми.
«Товарищ Аминов» задумчиво посмотрел в окно.
– Вы живете лучше, чем мы думали.
…
– Николь, скорее всего, это Николь Шлезингер, дочь Карла Шлезингера. Он не кадровый сотрудник ЦРУ, он скорее… свободный художник, я правильно говорю?
– Товарищ Аминов, разве в ЦРУ такое возможно? – спросил Янкель.
– Возможно. После доклада комиссии Черча[55] все возможно. Вся нелегальная деятельность еще при мне переводилась под крыши исследовательских университетов, частных компаний и тому подобного. Ключевым фактором была способность проекта к самоокупаемости, к финансированию. Ведь если из бюджета не выделяются деньги, то и проконтролировать ничего невозможно, не правда ли?
– А самоокупаемость – это не торговля наркотиками из Пакистана и Афганистана? – резко спросил я.
– Было и такое, – подтвердил «Аминов», – с наркотиками ЦРУ познакомилось еще в Китае, в сорок девятом. В шестидесятые мы организовывали наркотранзит из так называемого Золотого треугольника, места на границе Вьетнама и Лаоса, там был лучший кокаин в мире. Ну а в Афганистане выращивают опиум, который потом идет на героин.
– Мы отклонились от темы, – сказал Янкель, – речь шла про мисс Шлезингер.
– Да… Карл Шлезингер был ветераном Вьетнама, но потом он стал адвокатом, познакомился с крупными тузами на Уолл-стрит. Организовал собственную адвокатскую контору, но это было лишь прикрытие. От всех других адвокатских контор она отличалась тем, что могла предоставить клиентам «чувствительные» услуги.
– Вы говорите о заказных убийствах? – спросил Янкель.
– Нет. Нет. Нет… Это примитивное понимание. Большинство проблем можно решить и без заказного убийства. Например, если дочь какой-то крупной шишки подсела на наркоту, Карл мог договориться с сицилийцами, и больше ни один дилер в городе не осмелился бы ей продать. Или, например, если в какой-то компании подозревали, что кто-то из сотрудников сливает информацию налево – Карл мог организовать негласную проверку, понятно, что с нашей помощью, помощью наших сотрудников. Отставных, конечно.
…
– В конце восьмидесятых ЦРУ начало исследования по теме «Наследие». Его целью было подготовить новое поколение разведчиков по вашему стандарту – когда к разведдеятельности готовят с детства. Первоначально в проекте было четырнадцать человек. Уже в школе они учили языки, с ними занимались специальные репетиторы. Родители у всех детей этой первой группы были кадровыми сотрудниками ЦРУ, они и занимались с ними лично, и контролировали ход обучения. Проект виделся так, что каждый ребенок из проекта «Наследие» должен был иметь как бы две идентичности. Первая – обычный гражданин, с обычной профессией, вторая – прирожденный разведчик, смелый, сильный, ловкий, подготовленный. Обученный с детства двойной игре. Николь точно была в проекте.
– Поздравляю, – сказал Янкель, – вы уже калечите собственных детей. Заставляете их жить двойной жизнью с детства, лишаете их детства.
– Да бросьте, – беззлобно сказал Аминов, – это детский сад по сравнению с тем, что творит армия. И вы скажете, что у вас таких программ нет? Ни за что не поверю. Идет холодная война. И каждый в ней делает все, чтобы победить.
Я глянул на улицу… опыт Афганистана заставлял меня даже в родном городе время от времени смотреть по сторонам, оценивать ситуацию. «Рено» мигал аварийкой.
– Аварийный сигнал. Уходим.
– Он не идейный? – спросил я, когда мы сели в машину на стоянке у проходной.
– Нет, – сказал Янкель, – хотя человек очень незаурядный. Его отец ветеран ЦРУ, в семье были постоянные скандалы, в каком-то смысле отец его психологически искалечил. Ему безгранично доверяли в ЦРУ, он избежал чисток Энглтона[56], и за счет этого сильно продвинулся по карьерной лестнице – вплоть до начальника отдела внутренней контрразведки – должности, которую ранее занимал Энглтон. Его проблемы с алкоголем были настолько серьезные, что жена ушла от него, попутно обобрав до нитки. Потому-то в один прекрасный день он и постучал в двери советского посольства. На своей должности он имел неограниченный доступ ко всем агентурным делам и выдал нам всю агентурную сеть. Потом его пришлось спасать. Здесь мы лечили его от алкоголизма, ему и сейчас нельзя больше бокала красного вина в день.
Я молчал. Разведка – чертовски грязное дело, и в ней нет подонков – есть материал для работы. Отец Маши был явно чище и достойнее Эймса, но он мертв, а Эймс – жив. Нет в этом мире справедливости.
– Нету…
– Что? – спросил Янкель.
– Нету счастья в этой жизни, – сказал я. – Что мне делать?
– Теперь ты знаешь, что можно ожидать от этой Николь. Я рассчитываю, что ты поработаешь с ней. Она подкатила к тебе один раз, подкатит и второй.
– То есть? – переспросил я.
– То и есть. Трахни ее. И попытайся понять, что ей здесь надо. Я останусь здесь, буду тебя курировать. Дело особой важности.
Я посмотрел на себя в зеркало заднего вида машины. Досчитал до пяти. Потом в обратном направлении – от пяти до нуля.
– Я – не ласточка[57], Михаил Ефимович. Я немного другим занимаюсь.
– Ишь, какие мы! – разозлился Янкель. – Приказ будет, и ласточкой станешь, и…
– Я советский офицер.
Янкель мгновенно перестроился.
– А в чем проблема? Я тебе не шестидесятилетнюю в постель подкладываю. Сто двадцать на сто двадцать, на сто двадцать.
– А знаете, как говорится, баба целку один раз теряет.
…
– Работать я буду. Но в пределах, которые установлю для себя я сам. Половой тряпкой я быть не собираюсь. Чтобы потом сбухаться, как вон этот…
Янкель молчал, что могло означать все что угодно.
– Куда вас отвезти, Михаил Ефимович?
– Квартиры у вас тут как снимают? – проворчал Янкель.
– Да как везде. Через сеть. Если надолго, жучки тусуются в сквере, чуть повыше Чулка[58]. Там подешевле, и никаких вопросов с пропиской и всеми делами.
– Поехали…
«Реношка» салатового цвета стояла у нового заводоуправления, у гаражей (там же инструктажи по технике безопасности проводят, и есть оружейный магазин), я подъехал, опустил окно.
– Что?
– Да тип какой-то крутился с импортной камерой. Решили перебдеть.
– Правильно решили.
– Нет проблем…
И так вот я оказался меж двух огней, между молотом и наковальней. С одной стороны – Маша, с другой – эта Николь.
Я не знаю, это специально Янкель такие подлянки подкидывает или как? Случайно у Михаила Ефимовича ничего не происходит.
Я помог Янкелю снять квартиру в центре, в сталинке (потолки там были три метра, а вот ванной не было, советскому человеку положено в бане мыться!), сам поехал домой. И только приехал – позвонил Гельман. Домой. Моего телефона нет в справочниках, и он не мог его помнить с юношества, так как когда мы учились в школе – я жил в другом месте и телефон был там. Но Гельман где-то нашел телефон и позвонил.
Договорились встретиться в Парке культуры имени Кирова. Это чуть выше ЭМЗ, электромеханического завода, он же Купол. Производство секретной электроники и систем ПВО. Это для любых встреч минус – район под контролем и милиции, и КГБ. С другой стороны – парк Кирова не ограничен, он заканчивается лесом – там даже лоси есть, в период гона бывает, что в город выбегают. И чтобы капитально прочесать лес, надо поднимать всю СМЧМ[59], обслуживающую город. И то может не хватить…
– Как я тебе?
Я критически посмотрел на Машу, она была в светлом платье, довольно коротком и открытом. Я чистил «Гюрзу» на компьютерном столе.
– Джинсы надеть не хочешь? – сказал я. – А то мало ли…
Маша надулась и ушла в комнату. Не выходит у меня с женщинами.
Закончив с пистолетом, я тоже начал одеваться. В джинсовый костюм и джинсовую же куртку. Так давно никто не ходит, в девяностые как дорвались до легального денима, так все готовы были трусы джинсовые купить, а теперь даже «Левайс», мечта жизни советских прыщавых подростков, энтузиазма не вызывает. Вон, в «Светлане»[60] лежит – и ткань, и джинсы готовые – и никому на фиг не надо…
Зачем? Именно потому, что так никто не ходит – нас легче будет отслеживать. Второе – ткань грубая, крепкая, не рвущаяся – самое то, на случай неприятностей.
Пистолет – в кобуру под мышкой, напротив, для уравнивания – три магазина снаряженных. В «Гюрзе» магазин на восемнадцать, почти как на «стечкине», но патроны девять на двадцать один, бронебойные. Новые варианты – пробивают рельс.
«ПСМ» в карман, там я наскоро подшил, как надо. Еще один пистолет в рукав, он маленький совсем, экспериментальный. Его даже на вооружении нет. Сделан всего в нескольких десятках экземпляров, по схеме это «ПМ», но в магазине всего четыре патрона, пятый в ствол, который тоже укорочен. С виду игрушка, но кладет насмерть. Я его взял «для опробования» в первом отделе Ижевского механического, он совсем рядом, двести метров пройти. Там меня хорошо знают…
Появилась Маша – светлая блузка, длинные ноги в джинсах. Я восхищенно поднял большой палец…
Парк культуры и отдыха, как я уже говорил, расположен около Купола, это другой конец города. Я решил ехать по Карла Маркса, потом – свернуть на Максима Горького. Максима Горького раньше стояла то и дело, но теперь, как пустили дорогу по набережной, пробки рассосались. Это теперь с завода в город не выехать…
Про Карла Маркса и говорить особо нечего, а вот Максима Горького – это одна из самых старых улиц города. Там стоит дом, в котором большевики Ижевска собрались на первую сходку, там раньше был храм, ныне переделанный в кинотеатр «Октябрь», там раньше размещалось правительство – это здание сохранилось, но в нем теперь второстепенные службы сидят. Раньше еще была площадь, но теперь она застроена – там ДК «Ижмаш», а за ним – музей «Ижмаша». Михаил Тимофеевич[61], покойный, там часто появлялся, там же людей принимал. И памятник советским оружейникам, ковавшим победу в ВОВ[62]. Ижевск выдал армии вдвое больше стволов, чем вся промышленность Великобритании.
Дальше – с одной стороны парк Горького с аттракционами, бывший генеральский сад, слева, а справа – немецкий дом с рестораном на первом этаже. Там жили немецкие оружейники после ВОВ, они участвовали в модернизации заводов, в конструкторских работах. За немецким домом – купеческие дома, там сейчас книжный, райсуд – и дальше громадная бетонная уродина. Это «Аксион» – еще один суперсекретный завод, там производятся кухонные комбайны, электромясорубки, коллиматорные прицелы и начинка для «Энергии-Буран»[63]. Дальше по левую руку их ДК, еще старой постройки, а по правую – бывшее здание Ижевского технического университета – это эвакуированный из Москвы МФТИ имени Баумана. А дальше – «лыжи Кулаковой» и новая, уже ельцинская застройка, на которую я смотреть не могу.
У Дворца пионеров поворачиваем налево, дорога уходит резко вниз – рельеф такой, что можно ралли устраивать. Я тут раньше жил, пока не переехал. Прибавляю скорость – проскочу трамвайные пути и проеду так, чтобы выйти напрямую к электромеханическому. Во дворах припаркуюсь.
– Не надо торопиться, не надо волноваться…
– Да поняла я!
Маша злая. Нервничает. Возможно, из-за того, что я не оценил ее платье, возможно, потому что при ней два пистолета.
Почему я принимаю такие меры предосторожности? А потому, что если американцы пошли ходить почти в открытую, то про МОССАД и его позиции в городе мы не знаем почти ничего. А ну как тут команда «Кидон», профессиональных убийц? Я с ними сталкивался в Египте, в Ливии – хорошего мало.
Тихий район – слева набережная, справа высотки и магазины. Эти дворы мне до боли знакомы, пацаном тут бегал. Кружным путем заезжаю во двор и паркуюсь за кафе «Бригантина». Мельком замечаю красную «Тойоту» – значит, и братва тут. Знаю я ее владельца…
– Готова?
…
Я достаю рацию.
– Кабан на связи, ответьте.
– Кабан, это Посол. У нас одиннадцать.
Отвечает Янкель. Значит, все на местах, но Гельман не появился. Пока.
Интересно, а что будет? И вообще – что с ним делать? Брать? А за что? То, что он в Израиль уехал – не преступление, старого друга решил повидать – тоже. Прокурор быстро напомнит про соцзаконность и про то, что сейчас не тридцать седьмой[64].
– Вас понял.
…
– Пошли!
Выходим из машины – и тут, как назло, Жендос с братвой. Это как раз он – владелец красной «Короллы». Любит повыпендриваться человек.
– Кабан. Оба-на…
Б… Еще и датые – время обеденное, а уже готовы. «Бригантина», впрочем, то еще местечко, там с утра наливают…
– Жека.
Обнимаемся, Жека моментально просекает, что при мне «ствол». Меняется в лице.
– С красавицей познакомишь?
Краем глаза замечаю – красная точка на вывеске «Бригантины». Это снайпер, целится со здания шестнадцатиэтажки рядом. Смотрю туда и отрицательно качаю головой – нет, нельзя. Для верности делаю запрещающий жест – касаюсь рукой левого уха.
– Потом как-то, ладно.
– Да ты чо, фрайер… – вступает один.
– Расход, пацаны. – Жека моментально просекает ситуацию. – Этой мой друган с детства. При делах.
Про то, что я воевал, Жека знает. Он тоже, кстати, прошел Афган – по срочке, тогда туда еще срочников посылали. Из Афганистана он вернулся внешне целый, но тяжело искалеченный нравственно, как и многие «афганцы». Начал пить, употреблять наркотики и быстро ушел в криминал…
– Давай, братан, увидимся.
– За руль пьяным не садись! – Я выделяю интонацией.
– Понял. Спасибо за совет.
Их, конечно, примут, совсем скоро. Но одно дело просто ночь в трезваке посидеть, пока все не разрешится, и другое дело лишиться прав. А ГАИ, учитывая, что в дело замешан КГБ – будет карать жестко.
Даю тоном подтверждение – все в порядке. Выходим на улицу – «Бригантина» на повороте на «Аксион», только улицу перейти – и ты в парке.
– Знакомые? – говорит Маша.
– Ага. Друзья детства. Такие вот у меня были друзья…
Не спеша идем к парку. Суббота, поэтому народу много, мамы с колясками, дети. Мы похожи на обычную семью, такие, как все. Если не считать рации и пяти пистолетов с собой…
Дом, милый дом…
– А у тебя в США, какие друзья были? – спрашиваю я, чтобы хоть что-то спросить.
– Разные. Я почти не помню их…
Правая рука едва заметно дергается – я в ответ поднимаю руку. Есть контакт.
Это «Синичка». Мы так назвали систему бесшумной связи, ее разработали в Афганистане для спецназа. В засаде рациями пользоваться нельзя, а иногда бывает нужно срочно передать информацию. Бывает нужно передать информацию, и если ты под прикрытием, на афганской улице, под видом торговца или бездельника или еще кого.
«Синичка» – раньше это была коробочка с молоточком, сейчас система встроена в часы, это приемник. Передатчик в другом кармане, он может быть замаскирован подо что угодно, это просто коробочка с кнопкой. Командирский передатчик – это часто или радиоприемник, или сотовый телефон. Передача осуществляется не голосом, а сигналами Морзе, который знает каждый спецназовец. Точка – тире – точка. Обратная передача – так же, просто нажимаешь на кнопку, работаешь, как на ключе. Молоточек постукивает по твоей коже короткими – длинными, ты переводишь. Командир выбирает, кому передать сообщение цифрами или веньером, настраивая радиоприемник. Никакого шума, никаких запросов – с виду вообще не заметно, что человек принимает или передает информацию. Понятно, что «Войну и мир» так не передашь, но спецназ обменивается короткими сообщениями, у него есть даже свой радиосленг, который обычный любитель не поймет. У «Синички» есть также функция тревоги – это удар током, несильный. Раньше, кстати, на первых вариантах «Синички» молоточка не было, и все сообщение передавалось именно так, слабыми импульсами тока, короткими – длинными. Хорошего мало…
Парк – сталинской еще закладки, ворота, дальше слева сцена, справа дорога в относительно обустроенную часть парка и к аттракционам. Аллея, уходящая вперед – там памятник Кирову и видна телевышка. Потому сленговое название «Киров на игле». Торгуют семечками, пирожками, татары торгуют чак-чаком, который в жару не слишком хорошо идет. Торгуют перепечами[65]…
– Не проходите мимо! Цирк братьев Запашных!
О! А вот и Михаил Ефимович. Билетами торгует.
– Только два представления! Последние билеты остались, граждане! Подходим, не стесняемся.
– Билетик не хочешь, Маш?
Проходим мимо. Я оглядываюсь… дети… дети… плохо это.
– Иди, купи минералки. Я огляжусь.
Маша фыркает, но идет за минералкой.
Откуда придет Гельман? С города? С леса? С пляжа – там еще и на пляж спуск, за памятником? А если он предложит на пляж сходить? И раздеться?
Скажу, что купание запрещено, а больше и в голову-то ничего не приходит.
Тепло. Солнечно. Бегают, кричат дети. Справа на бетонном заборчике самодеятельный рынок, там встречаются спекулянты музыкой и книгами – это еще лет двадцать назад повелось, сейчас там никакой спекуляции нет, больше это клуб по интересам. Из динамика старенького «Иж-301» похрипывает Розенбаум.
Прибыла в Одессу банда из Амура,В банде были урки, шулера.Банда занималась темными делами,И за ней следила Губчека.Мурка, ты мой муреночек…Мурка, Мурка…
– Сань!
А вот и Гельман. Снова – как ниоткуда, я его только за пять шагов и заметил.
– Жорик…