Прежде всего он вздрогнул от сознания того, что спал. Последняя его мысль перед тем, как заснуть, была о том, что не стоит позволять спать Эстер. И еще мужественное решение не дремать, что бы ни случилось, и стеречь ее, нести над ней стражу, защищать всеми возможными способами. Защищать, несмотря на то, что он не может пошевелиться и не осмеливается даже думать о том, какие повреждения мог получить он сам. А что, если у него сломаны обе ноги? (А если спина?) Мысли закрадывались ему в голову, а он отбивался от них, как от назойливых мух — или, по крайней мере, давил их грузом вины (тоже мне, доблестный защитник, взял и заснул!), и тут пришло облегчение, нет больше нужды чувствовать себя виноватым Рядом кто-то есть, кто-то стучит в стекло его машины.
— Эй! — крикнул он. — Да, мы здесь, внутри! С нами все в порядке! — Хотя в последнем он был не так уж уверен.
Тьма за окном стала непроницаемой. Он совсем не видел Эстер. Не видел даже, дышит она или нет.
— Все в порядке, милая, — сказал он ей. — Нас нашли. Теперь нас вытащат. — Только не думать про ее странно вывернутую шею, и про спину тоже.
Кто-то снова постучал в окно — тук, тук, тук. Он, несмотря на боль, все же повернул голову, и ему показалось, что за стеклом что-то мелькнуло. Но разглядеть никого не удалось. Сплошная масса ветвей да непроглядная ночь. Значит, стучали в пассажирское окно сзади.
И тут его окатило жаркой волной страха: а вдруг в такой темноте спаситель их просто не увидит. Постучит-постучит, да и решит, что машина пуста. Может, он уже решил больше не стучать и сейчас уходит во тьму.
— Мы здесь! — закричал он опять, громче. — Мы не можем пошевелиться! Не уходите! Не уходите!
И тут же понял, что не надо было говорить «не уходите», искушать судьбу. Потому что стук больше не повторялся.
— Нет! — заорал он. — Вернитесь! — Но стука не было; он услышал что-то похожее на тихое хихиканье, и на этом все.
Может быть, никто и не стучал. Может, это просто ветки на ветру.
А может, ему все приснилось.
«Нет», — подумал, он с усилием, и далее заставил себя повторить вслух: — Нет. — В стуке был ритм; кто-то пытался привлечь его внимание. И он не спал, ему не давала боль. Шею все еще ломило после того, как он вывернул ее к окну. На хихиканье он решил не обращать внимания.
Тот, кто стучал, просто отправился за помощью. Он обнаружил автомобиль, но сам сделать ничего не мог. И правильно, ведь он же не доктор, так? Он уже хорошо представлял себе того, кто стучал, — какой-нибудь фермер, шотландский фермер, который вывел на прогулку своего пса, — вот и хорошо, что он не пытается корчить из себя героя, а пошел за помощью специалистов, ведь возьмись он вытаскивать их из машины сам, мог бы натворить дел. В особенности если со спиной действительно что-то не так (да забудь ты про эту спину!). Ты молодец, фермер, думал Гарри, ты здравомыслящий шотландец. Скоро приедет «Скорая», привезет носилки, опасность пройдет. Вот если он, Гарри, закроет сейчас глаза и отрешится от боли — а это легко сделать, надо только не думать о ней, — если он уснет, то помощь придет совсем скоро.
И он закрыл глаза и задремал. Во сне он видел фермеров. И раздумывал, с чего бы им хихикать так пронзительно.
Открыв глаза в следующий раз, он увидел, что светит солнце. И Эстер не спала, а смотрела прямо на него.
От ее взгляда его передернуло. Он нахмурился, поймав себя на этом, и вызванная движением боль пронзила его насквозь. Конечно, он был рад видеть ее живой. Да еще в сознании — дополнительный бонус. Просто он не ожидал, что в реальности это будет так ужасно.
Теперь он мог разглядеть ее шею как следует. Она оказалась перекручена так, что вся кожа на ней собралась складками, толстыми, похожими на червей; казалось, будто Эстер зачем-то надела елизаветинский воротник. И еще кровь, так много. Она уже подсохла. Он решил, что это хороший знак, раз кровотечение как-то остановилось само собой и не залило весь салон их «мини-метро». Едва Эстер заговорила, корка засохшей крови вокруг ее рта и на подбородке пошла трещинами.
— Доброе утро, — сказала она.
— Доброе утро, — ответил он и тут же машинально добавил смехотворное: — Хорошо спала?
Она фыркнула, решив, что он пошутил.
— В отеле, конечно, было бы лучше.
— Да, — сказал он. И снова сморозил глупость: — Мне кажется, мы совсем чуть-чуть не доехали. Навигатор сказал, что до него три мили.
На этот раз она не засмеялась.
— Есть хочу, — сказала она.
— Мы скоро выберемся, — пообещал он.
— Хорошо.
— Тебе больно? — спросил он.
— Нет, — ответила она. — Только чешется. Зудит ужасно. Ну, ты знаешь.
— Да, — отозвался он, хотя и не понимал, о чем она. — А вот мне больно, — добавил он, словно спохватившись. — По-моему, я не могу двигаться.
— Какой теперь смысл думать о том отеле, — сказала Эстер. — Лучше уж поехать сразу в следующий, а про тот забыть, раз нам с ним не повезло.
Он улыбнулся:
— Да, точно.
— Да и поместья осматривать сегодня тоже не следует. Не в таком же виде. Кроме того, мне кажется, я этих усадеб на всю жизнь вперед насмотрелась. В конце концов, обычные дома, только мебель подороже, верно? Ну и пусть, мне плевать. Не нужна мне никакая мебель, пока ты рядом. Наш домик, хоть он и простой, устраивает меня куда больше, милый. Пока ты в нем, дорогой.
— Да, — сказал он. — Милая, ты ведь знаешь, что мы попали в аварию. Правда? (И что ты вся в крови.)
— Конечно, знаю, — ответила она немного обидчиво. — У меня же все чешется, так? Зуд с ног до головы. Это все перья. — И она улыбнулась ему, ловко избежав конфронтации. Сгладив все шероховатости. — Ты бы не мог почесать мне спинку, а, милый? Так зудит, что прямо сил нет.
— Нет, — напомнил он ей. — Я же не могу двигаться.
— Ах, да, — ответила она.
— И мне больно.
— Ты говорил, — оборвала она его и выставила вперед нижнюю губу, надувшись. Он даже испугался, до того безобразным стало ее лицо.
— Прости меня за все, — сказал он. — За то, что съехал с дороги. За то, что мы оказались здесь. За испорченный отпуск.
— Ах, милый, — отозвалась она, втянула губу, и гримаса исчезла. — Уверена, ты в этом не виноват.
— Я не знаю, что произошло.
— Уверена, что отпуск еще не испорчен.
Гарри засмеялся.
— Ну, тогда он проходит не слишком гладко! Машину можно отправлять на свалку! — Ему самому не понравилось, как он смеется. Он перестал. — Я вытащу тебя отсюда. Обещаю. — Он не хотел говорить Эстер о попытке спасения, на случай, если ему все показалось, к тому же он так и не понял, что на самом деле произошло тогда в непроглядной ночной тьме. И все же скрывать что-нибудь от нее было неправильно, он чувствовал, что это неправильно. — Помощь скоро придет. Прошлой ночью я видел фермера. Он пошел за «Скорой».
Если тот шотландский фермер действительно существовал, то ему не придется сгибать руку, чтобы достать свой мобильный телефон. При этой мысли ему вдруг стало страшно до тошноты. А что, если его рука отломится? Отвалится, совсем?
— Какого еще фермера? — спросила она.
— Шотландского фермера, — сказал он. И добавил; — С собакой.
— А-а.
Некоторое время они молчали. Он улыбался ей, она улыбалась ему. Через минуту-другую ему стало неловко — что было нелепо, ведь она была его женой, с какой стати ему стесняться. Немного погодя она отвела взгляд, стала смотреть сквозь него, за него, как будто искала там что-то поинтереснее, — это уязвило его, совсем чуть-чуть, как будто его отодвинули в сторону. И он уже собрался отвернуться, как бы больно ему ни было, когда она вдруг вздрогнула.
— Чешется, — сказала она. — О, боже. — И попыталась почесаться спиной о спинку кресла, но не смогла, тело не слушалось ее. Получилось лишь что-то вроде небольшого спазма. Как будто марионетка с порванными нитями пыталась вернуться к жизни — такая жалкая, трогательная, что он, хотя едва сдерживал смех, глядя, как она ерзает, в то же время сочувствовал ей, сострадал всем сердцем, как никогда прежде. Ее лицо выражало абсолютно детское отчаяние, «Помоги мне», было написано на нем. И вдруг она заорала.
— Да почеши же ты мне эту чертову спину! Какой от тебя, на хрен, толк?
Кажется, он никогда в жизни не слышал, чтобы она ругалась. По крайней мере, по-настоящему. «На хрен» она не говорила никогда Нет, нет. Никогда. «На фиг» иногда бывало. И все. О, Господи. Господи.
Она тяжело дышала, глядя на него злыми глазами.
— Прости, — сказала она, наконец. Но, похоже, без глубокого чувства И тут же закрыла глаза.
И он, наконец, смог отвернуться, не чувствуя себя виноватым, потому что не он первый отвел глаза, нет, он не предал ее, несмотря ни на что, он продолжает ее охранять. И тогда он увидел то, что все это время разглядывала через его плечо Эстер.
Как ни странно, но сначала его внимание привлекли совсем не крылья. Хотя, если вдуматься, они-то и были необычнее всего. Но нет, его внимание приковало лицо, просто лицо. Оно было круглое, совсем круглое, нет, даже шарообразное, вся голова представляла собой безупречную сферу. Хоть в футбол играй. Чистая, без единого пятнышка кожа сияла, придавая лицу сходство с полновесной монетой, только что вышедшей с монетного двора; по сравнению с ним всякое другое лицо казалось лишь грубой копией, дешевой подделкой. Глаза большие, яркие и страшно глубокие, нос — аккуратная маленькая пуговка. Щеки круглые, толстые, упругие, словно надутые.
Но затем взгляд Гарри привлекли, разумеется, крылья. Невозможно было долго отрицать факт их присутствия. Большие, белые, они были продолжением лопаток. И слегка похлопывали, когда идеальный младенец лениво покачивался вверх-вниз за окном машины. Сливочно-белая кожа, копна ярко-желтых волос, золотистый нимб, трепещущий над ней, — нимб ни на чем не держался, просто сидел сам по себе на макушке, иногда съезжая под довольно-таки залихватским углом, — впечатление было такое, будто кто-то взял суповую тарелку да и приколотил ее невидимым гвоздем к черепу. Крохотные пальчики на ножках. И на ручках. Младенческие ноготки. И (да, Гарри, конечно же, заглянул туда украдкой) полная пустота между ногами, на месте младенческих гениталий все было гладко, как у пупса.
Младенец дружески улыбнулся ему. Затем поднял согнутый пальчик. И трижды постучал им в стекло.
— Кто ты такой? — Гарри знал, что его вопрос не имеет смысла, ведь и так было очевидно, кто перед ним, и даже сам херувим закатил глаза к небу, но тут же улыбнулся снова, как бы говоря: «Не злись, я просто шучу, никаких обид».
Ребенок как будто подражал выражению лица Гарри, может быть, даже слегка поддразнивал его: точно, как он, склонял набок голову, также хмурил брови, пораженно моргал, короче, все дела Когда Гарри прижался лицом к стеклу, — ему было больно, но он все равно сделал это, — ребенок повторил его движение с другой стороны. Их разделял лишь слой стекла. Они могли потереться друг о друга, могли бы даже поцеловаться, если бы захотели! На миг Гарри показалось, что ребенок и впрямь сложил губы трубочкой, но нет, это был просто вдох, как будто он со свистом втянул в себя воздух, а точнее, зашипел.
— Ты меня понимаешь? Слышишь, что я говорю? — Ребенок снова удивленно моргнул, слегка похлопал крыльями. — Можешь позвать на помощь? — Интересно, чего он сам от него ожидал, что ангел помчится искать телефонную будку, чтобы позвонить в неотложку, или полетит прямо в ближайший полицейский участок? — Ты здесь, чтобы охранять нас?
И тут херувим открыл рот. И не вздохнул, нет, он зашипел. Облачко горячего дыхания оставило пятно на стекле; Гарри отпрянул. Какие острые зубы, и как их много, как они только входят в такой крошечный рот? А язычок между ними такой маленький, нежный, совсем детский. Тем временем ребенок начал бросаться на стекло, грызть его клыками. Отчаянно, жадно, яростно хлопая крыльями. Но внутрь прорваться не смог. Его взгляд стал злым, светлые глаза вспыхнули гневом, шипение перешло в крик и оборвалось — ангел хрипло взвизгнул и улетел.
На стекле осталась длинная царапина.
Гарри вжался в спинку кресла, его сердце отчаянно билось. Больно не было. То есть было, но боль словно отошла вдаль, как будто у тела появились теперь другие заботы. И, чтобы не дать себе отойти от шока, не дать боли вернуться — а главное, чтобы не дать себе передумать, — он поднял руку, согнул ее, завел назад (и она не переломилась, ничего подобного), дотянулся до пальто, расстегнул молнию, сильно потянув ее вниз, залез рукой внутрь пальто, нашел там пиджак, внутри пиджака нашарил карман, внутри… да, вот он, прямо под его пальцами, вот они гладят, хватают его, его телефон, его мобильный.
Пока он проделывал все это, тело опомнилось и сообразило, что происходит. О, нет, сказало оно, вот этого нельзя, и устроило ему взбучку в виде приступа боли — но ему уже было плевать, он просто не обратил внимания. Телефон был выключен. А как же иначе. Он наковырял на клавиатуре пин-код, сначала с ошибкой.
— Ну же, ну, — торопил он телефон. Тот промурлыкал короткую веселую мелодию и включился. Оставалось только надеяться, что батарея не села.
Батарея не села. Вот только связи не было. На такой высоте в горах Шотландии отсутствовало сетевое покрытие! В этой дыре, одной из множества дыр, которыми, похоже, изобиловала Шотландия, не имелось сети! На сигнальной шкале не было ни одной полоски.
— Нет, — твердил он, — нет. — Его тело страшно не хотело, чтобы он делал это, оно прямо-таки кричало ему «Перестань!», но Гарри водил телефоном вверх и вниз, влево и вправо, пытаясь поймать хотя бы слабенький сигнал. Когда, наконец, на экране возникла одна полоска, он держал телефон над головой и плакал.
Он набрал 999. Аппарат был так далеко от него, что он даже не слышал, ответили ему или нет.
— Алло! — крикнул он. — Случилась авария! Мы разбились в машине! Помогите нам! Мы в… Я не знаю, где мы. Мы в Шотландии. В Шотландии! Найдите нас! На помощь! — Тут его рука задрожала от боли, он не удержал телефон, тот выскользнул и со стуком упал на пол где-то позади его сиденья. И тогда, уронив на колени руку, он позволил себе закричать, и ему стало легче.
Эстер не проснулась от его крика. Это хорошо. Значит, она крепко спит.
Несколько минут он верил, что его сообщение услышали. Что он достаточно долго держал сигнал. И что полиция обратила внимание. Если ему удалось удержать связь хотя бы несколько секунд, они найдут его по сигналу. А потом он заплакал: да почему бы и нет, черт возьми?
Его рыдания прервал голос.
— Поверните назад при первой возможности. — Его сердце подпрыгнуло, прежде чем он понял, что это навигатор. Тот самый мужской голос, который хоть диктору из телика впору. Навигатор зажег дисплей, явно пытаясь отыскать дорогу, но они-то как раз были не на дороге. Бедняжка совсем запутался, он никак не мог понять, что происходит.
— Поверните назад при первой возможности, — снова предложил он.
И тут Гарри засмеялся. И заговорил с навигатором. От этого ему становилось легче.
— А я-то думал, что больше тебя не услышу!
И тогда навигатор сказал:
— Папа.
И умолк. Надолго.
Он не видел ребенка до конца дня. И Эстер, в общем-то, тоже; правда, она время от времени выныривала из сна, и тогда он спрашивал ее, все ли с ней в порядке. А она то смотрела на него со злостью, то улыбалась, но чаще всего как будто вообще не знала, кто он. Он и сам иногда отключался. В какой-то миг среди ночи он вскинулся, как ему показалось, от стука в окно, и закричал:
— Нет, уходи! — но тут же решил, что теперь это точно ветер, поскольку стук скоро прекратился. Да, ветер. Или ветка стучит в окно. А может, и в самом деле шотландский фермер, кто знает? Кто может сказать?
Утром он проснулся и снова обнаружил, что Эстер смотрит на него в упор. С улыбкой. Значит, настроение у нее хорошее.
— Доброе утро! — сказала она.
— Доброе утро! — ответил он. — Как себя чувствуешь?
— Есть хочу, — сказала она.
— Ясное дело, — отозвался он. — Уж с каких пор у нас маковой росинки во рту не было.
Она согласно кивнула.
Гарри продолжал:
— Наверное, мы в последний раз ели в той усадьбе. Помнишь, чай со сливками. Ты еще отдала мне одну оладушку.
Она кивнула.
Гарри сказал:
— Теперь, наверное, жалеешь, а? Что отдала мне ту оладушку!
Она и теперь кивнула. С усмешкой.
— Больше не чешется, — объявила она. — Знаешь, некоторое время назад я правда думала, что вот-вот сойду с ума. Чокнусь. Но теперь все кончилось. Все в порядке.
— Вот и хорошо, — сказал он. — Я вытащу тебя отсюда, обещаю.
— Теперь мне уже без разницы, — сказала она. — Мне и тут вполне удобно, спасибо. — И она опять ухмыльнулась. Он видел, как раздулись ее щеки. Наверное, это отек, она ударилась лицом; наверное, во рту скопилась засохшая кровь, вот лицо и раздуло.
— Вообще-то, — продолжала она, — я чувствую себя легкой, как перышко.
— С тобой все в порядке?
Она кивнула.
— Можешь открыть дверь? — спросил он. Она ответила ему бессмысленным взглядом. — Дверцу с твоей стороны. Ты можешь ее открыть? Мою заело.
Она пожала плечами, слегка повернулась влево, потянула за ручку. Дверца распахнулась. Воздух снаружи был холоден и восхитительно свеж.
— Ты можешь выйти и привести помощь? — спросил он. Она повернулась к нему, нахмурилась.
— Я не могу двигаться, — объяснил он. — Не могу выйти. Ты можешь?
— А зачем мне это нужно? — спросила она.
Он не знал, что сказать. Она склонила голову набок, ожидая ответа.
— Ты ведь хочешь есть, — сказал он.
Она задумалась. Потом неодобрительно цыкнула.
— Уверена, еду можно найти и здесь, — сказала она. — Стоит только пораскинуть мозгами. — Протянув руку к двери, для чего ей пришлось высунуться наружу, она захлопнула ее опять. В это время она повернулась к Гарри спиной, и он увидел, что у нее появился горб. Под ее блузкой был какой-то ком, и он шевелился, двигался. В ткани блузки уже протерлась небольшая дырка, сквозь которую торчало что-то белое, белые перья.
— Конечно, им еще надо подрасти, но зато больше не чешется, — сказала она. — Так что не беспокойся за меня, со мной все будет в порядке. — И она снова улыбнулась, причем оказалось, что зубов у нее как-то многовато. А потом она зевнула и снова вернулась ко сну.
Она не двигалась по меньшей мере несколько часов. Пока не вернулся ребенок.
— Папа, — сказал навигатор, но голос был не детский, а все тот же, мужской, культурный, собранный и спокойный, и говорил он так, словно собирался провести Гарри через дорожную развязку. И тут же возник херувим — такой улыбающийся, зубастый, ни следа недавней злости, он покачивался за окном, как поплавок, и даже махал Гарри ладошкой, точно приветствовал старого друга! Да он и в самом деле привел друга, и не одного, а целую компанию! Целая стайка маленьких херувимов, невозможно даже сказать, сколько именно, и все скачут, словно поплавки на волнах! — так что и не разберешь, то ли их там дюжина, то ли две, кто знает? И у каждого та же безупречная мордашка, та же сферическая голова, тот же нимб, грозящий вот-вот скатиться с ярко-золотых волос. Они игриво постукивали в окна, стучали по крыше, в дверь и смеялись, пока только смеялись, им хотелось попасть внутрь, но это была игра, им нравилось играть! Смеха было много, хотя время от времени то у одного, то у другого вырывался неожиданный гневный вскрик, или странное шипение, и тогда на стеклах появлялись царапины.
Один херувим затеял какую-то неприятную возню с радиоантенной. Другой пнул ногой в лицо абсолютно идентичного братца в споре за обладание боковым зеркальцем. Так они резвились и скакали по всей машине, но внутрь пробраться не могли. Их возня напомнила Гарри обезьян, которых он видел в сафари-парке. Он никогда не возил Эстер в сафари-парк. И никогда уже не свозит.
— Папа, папа, — сказал навигатор. — Папа, папа, — продолжал он твердить неэмоционально, даже холодно, а маленькие дети весело танцевали вокруг.
— Ах, ну разве они не красавцы! — проворковала Эстер. Взялась за ручку двери. — Впустим их?
— Нет, я прошу тебя, — сказал Гарри. — Пожалуйста, не надо.
— Нет? Ладно. — И она снова закрыла глаза. Добавила: — Мне больше достанется.
В первые дни он был очень голоден. Потом вдруг обнаружил, что голод совсем прошел. Он сомневался, что это хороший знак.
Он понимал, что херувимы тоже голодны. Почти все они улетели, видимо, решив, что не стоит пытаться вскрыть именно эту баночку сардин, — но один или парочка все время крутились вокруг, стуча по стеклам с потерянным видом. Время от времени то один, то другой из них поворачивался к Гарри и смотрел на него широко раскрытыми влажными глазищами олененка Бэмби, ну просто сама невинность, и вид такой печальный. Ангел умолял, младенческими пальчиками в перетяжечках он тер свои животик, звал.
— Папа, — подавал в такие моменты голос навигатор. Но, как бы убедительно ни изображали они голод, вид у них был по-прежнему сытый и лоснящийся, а пухлые щеки сияли здоровым румянцем.
Гарри полагал, что они, вполне вероятно, доголодаются до смерти. Но никак не раньше, чем он.
Однажды Гарри проснулся и обнаружил, что на нем сидит Эстер.
— Доброе утро, — сказала она ему весело. Вообще-то ее тяжесть должна была причинять ему страшную боль, но она оказалась совсем легкой, как перышко.
Ее лицо было совсем рядом, она разбудила его своим горячим дыханием. Развернувшиеся крылья занимали собой все пространство машины. Нимб царапал крышу. Она улыбнулась ему, обнажив зубы, и ее крылья слегка задергались.
— Я люблю тебя, — сказала она.
— Я знаю.
— Я хочу, чтобы ты знал.
— Я и так знаю.
— А ты меня тоже любишь?
— Да, — сказал он.
И она приблизила к нему свою голову — совсем сферическую, хотя он еще угадывал в ней черты Эстер, но это была, скорее всего, малютка Эстер, мамина и папина сладкая девочка, — она приблизила к нему лицо, и ему некуда было от нее деться, так что она могла делать что хотела. Она открыла рот. И поцеловала его в кончик носа.
Она вздохнула.
— Мне так жаль, милый, — сказала она.
— И мне тоже жаль.
— Сколько всего мы могли бы сделать вместе, — продолжала она. — Сколько мест повидать. Куда бы мы поехали, милый?
— Я думал о Венеции, — сказал Гарри. — Может, когда-нибудь мы бы туда вернулись.
— Да, — ответила Эстер с сомнением.
— А еще мы не видели Париж. Париж очарователен. Мы могли бы подняться на Эйфелеву башню. Но это все Европа. А мы могли бы съездить и в Америку тоже.
— Мне никуда не хотелось ехать, — ответила ему Эстер. — Ты ведь это знаешь, правда? Я и дома была счастлива, лишь бы ты был рядом.
— Я знаю, — ответил он.
— Я столько всего хотела с тобой разделить, — сказала она. — Всю мою жизнь. Всю жизнь. Когда я работала в магазине и там в течение дня случалось что-нибудь забавное, я старалась это запомнить, чтобы вечером рассказать тебе. И тогда я думала, что теперь у меня есть человек, с которым я могу это разделить. С моим муженьком. А нас ограбили. Оставили нам всего год. Один год. А я хотела вечность.
— Сафари-парки, — вспомнил Гарри.
— Что?
— Мы с тобой и в сафари-парке тоже не были.
— Я люблю тебя, — сказала она.
— Я знаю, — ответил он.
Ее глаза увлажнились, стали большими и блестящими, как у олененка Бэмби.
— Я хочу, чтобы ты запомнил меня правильно, — сказала она. — Не окровавленной. Не перемолотой в автомобильной катастрофе. Помни меня такой, как я была. Надеюсь, что веселой. Полной жизни. Я не хочу, чтобы ты испортил эти воспоминания.
— Да.
— Я хочу, чтобы ты продолжал. Чтобы ты жил свою жизнь без меня. Чтобы тебе хватило на это мужества.
— Да. Ты ведь убьешь меня, правда?
Она не отрицала.
— Сколько всего мы могли бы сделать вместе. Сколько детей родить. — И она показала рукой на единственного херувима, слегка покачивавшегося за окном. — Всех этих детей.
— Наших детей, — сказал Гарри.
— Небеса полны наших нерожденных детей, — сказала Эстер. — Твоих и моих. Твоих и моих. Милый. Разве ты не знал этого? — И ее крылья задрожали при этой мысли.
Она снова склонила к нему голову — но нет, все еще нет, поцелуи, и только, еще один любовный поцелуй.
— Все будет не так плохо, — сказала она. — Обещаю. Сначала будет чесаться, просто дьявольски. Но это пройдет. А потом ты станешь легким, как облачко. Как перышко.
Она с треском сложила крылья.
— Еще не привыкла, — улыбнулась она. А потом слезла с него и откинулась на своем кресле. Шея перекручена, руки и ноги торчат в разные стороны — совсем не привлекательно. А потом она уснула. У нее появилась привычка спать с открытыми глазами. Гарри это не нравилось, у него прямо мурашки по спине бежали, глядя на нее.
Снова кто-то забарабанил в стекло. Гарри раздраженно оглянулся. Это был последний херувим. Глядя на него, он кричал, точно новорожденный, и тер свой животик. Гарри почему-то хотелось верить, что это тот, самый первый, херувим, что он сохранил ему верность. Хотя никакого способа отличить их одного от другого он не знал. Вот опять стучит, просит. Такой голодный.
— Папа, — сказал навигатор.
— Сынок, — отозвался Гарри.
— Папа.
— Сынок.
Гарри приоткрыл окно. Малыш тут же возбудился, начал совать в щель свои пальчики.
— Одну минутку, — сказал Гарри и даже слегка засмеялся — и еще раз крутанул ручку, так что даже сморщился от боли, но это ерунда, он уже привык. — Потихоньку, — сказал он голодному ребенку. — Потихонечку. — И он высунул руку из машины.
Однако первым инстинктивным желанием его малютки-сына было не укусить, а приласкаться. Он терся лицом о ладонь Гарри и даже мурлыкал, по крайней мере, звук очень походил на мурлыканье. Прошло добрых пять секунд, прежде чем он вонзил в его плоть свои зубы.
И тогда Гарри схватил его рукой за горло. Херувим удивленно сглотнул.
— Папа? — спросил навигатор. Херувим пораженно моргал, как тогда, когда копировал выражение лица Гарри при первой встрече, и Гарри подумал, «Это я научил его, я научил моего мальчика». И он сильнее сжал руку. Толстые щечки выпятились еще сильнее, и голова стала похожа на шар, готовый лопнуть. Тогда он притянул к себе малыша так быстро, как только мог, и несколько раз ударил его головой о стекло — бац, бац, бац; боль в руке была нестерпимой, но это было даже хорошо, ему нравилась эта боль, она была ему желанна; еще раз бац, и тут что-то хрустнуло, надломилось, навигатор спокойным, без эмоций, голосом произнес «Папа» и замолк навсегда.
Он опустил окно до отказа. И втащил своего мертвого мальчика внутрь.
Он обнаружил, что его спина целиком покрыта теми самыми перьями, из которых состояли его крылья. Так что следующие полчаса он провел, ощипывая их.
Первый укус дался ему труднее всего. Дальше пошло куда легче.
— Дорогая, — позвал он Эстер, но она не просыпалась. — Дорогая, я приготовил тебе обед. — Ему страшно не нравилась ее манера спать с открытыми глазами, уставившись невидящим взглядом куда-то вдаль. И ее лицо тоже было не ее лицом, оно стало лицом херувима, лицом их мертвого младенца. — Пожалуйста, ты должна поесть, — сказал он и положил ей в рот кусочек сливочно-белого мяса; но он выпал ей на подбородок.
— Пожалуйста, — повторил он снова, и на этот раз помогло, мясо осталось во рту, она не проснулась, но мясо осталось, она ела, и это было главное.
Тогда он поцеловал ее в губы. И почувствовал на них вкус того, что могло бы быть. Да, они съездили бы в сафари-парк, а вот в Венецию больше не поехали бы, она бы его отговорила, зато в Америке им обоим понравилось бы. И еще они ссорились бы, скандалили по-настоящему, хотя и не часто, но их брак выдержал бы, сохранился. И да, дети, конечно же, дети.
Когда он отнял губы от ее рта, ее собственное лицо снова было на месте. Он так обрадовался, что ему захотелось плакать. И только потом он понял, что уже плачет.
Мясо вернуло его к жизни. Хотя и сырое, оно было вкуснее всего, что он когда-либо ел. Теперь ему все по силам. И ничто его не остановит.
С усилием он вытащил свои ноги из-под приборной доски, хотя и было больно. Потом расстегнул ремень безопасности, также не обращая внимания на боль. И полез к двери Эстер, причем ему пришлось перелезть и через саму Эстер.
— Прости, дорогая, — сказал он, случайно пнув ее в голову. Он открыл дверцу. Выпал наружу. И стал дышать воздухом.
— Я тебя не брошу, — сказал он Эстер. — Я уже вижу ту жизнь, которая будет у нас с тобой. — Голова, правда, сидела у нее на плечах как-то странно, но ничего, он сможет с этим жить. И еще у нее крылья, но он их выщиплет. Так же, как выщипал их у сына.
У него у самого наверняка были переломы, это еще предстояло выяснить. Так что вряд ли он смог бы тащить свою жену на руках. Но тут помогли крылья, из-за них она была совсем легкой.
И так, с Эстер на руках, он поднялся на откос, продираясь сквозь колючие кусты, и вышел на дорогу. И это было совсем не трудно, он как будто не шел, а парил, — ведь он был с женщиной, которую любил, и всегда будет с ней, он никуда ее не отпустит, а она совсем ничего не весит, она легкая, как перышко, как сам воздух.
Прежде чем стать профессиональным писателем, Брайан Стейблфорд двенадцать лет преподавал социологию в университете Рединга. Его перу принадлежат более сотни книг, среди которых шестьдесят романов, шестнадцать сборников, семь антологий и тридцать наименований нон-фикшн.
В числе его последних романов «Похищенные пришельцами, или Уилтширские откровения», а также «Прелюдия к вечности». Еще он завершил работу над пятитомным сборником переводов «научной фантастики чудес» Мориса Ренара и шеститомным сборником приключенческих научно-фантастических романов Ж.-А. Рони-старшего.
В 1999 году Стейблфорд получил премию Пилигрим ассоциации научно-фантастических исследований за вклад в изучение научной фантастики, а также был представлен к премиям Пионер ассоциации СФРА (1996), Выдающемуся Исследователю международной ассоциации фантастического в искусстве (1987) и Дж. Ллойда Итона (1987).
«Рассказ „Молли и ангел“ был первым из семи историй цикла „Когда Молли встречалась с Элвисом“, — поясняет автор, — который я надеялся опубликовать в „Интероне“ в качестве предисловия к „Миллениуму“. Но редактор остановил серию после второго рассказа и сообщил мне об этом, лишь когда я написал уже все семь историй, после чего я перестал подписываться на этот журнал и вообще читать его. Тут уж ангелы ни при чем».
Впервые Молли увидела ангела, когда он стоял посреди пешеходной зоны, в которую превратили часть Стоквелл-роуд. Ошибиться было невозможно. У него были крылья, как у большого белого орла, кончиками маховых перьев они касались земли, а их верхние края, как арки, поднимались фута на полтора выше кольца света над его головой. И это был не комедийный нимб вроде тарелочки на батарейках, а плотный солидный диск, яркостью вполне сравнимый с зимним солнцем. Ослепительно-белое одеяние свободными складками спадало с его широких плеч вниз, к ногам в сандалиях. Вид у него был немного озадаченный, но только в чисто интеллектуальном смысле — скорее любопытствующий, чем взволнованный, и уж тем более нисколько не встревоженный.
На ангела никто не обращал внимания, хотя вряд ли у пешеходов были в то утро дела поважнее, чем обычно в феврале по вторникам. Люди, шедшие за покупками, и школьники, прогуливавшие уроки, уж конечно, видели его, но смотрели мимо и обходили на расстоянии вытянутой руки. Будь у него в руках блокнот, синий карандаш и ворох анкет на тему санитарного благоустройства, его и то не огибали бы так старательно.
Молли почти остановилась — но доли секунды, пока она колебалась, раздумывая об этом «почти», хватило, чтобы она потеряла решимость и прошла мимо, ускорив шаг, как все.
Позже она говорила себе, что должна была поступить так. Ей нельзя влипать ни во что сомнительное. Свой роман с Элвисом она, разумеется, держала в тайне; скажи она кому-нибудь, и дело снова дошло бы до социальных служб. Нет, назад в психушку ее бы, разумеется, не засадили — в наше время для этого надо по меньшей мере укокошить кого-нибудь, — но это обязательно всплыло бы на следующем групповом совещании по вопросу о возвращении ей права опеки над детьми. И если есть на свете вещь, способная хуже повлиять на мнение среднестатистического группового совещания, чем известие о том, что подопечная считает, будто у нее интрижка с Элвисом — пусть дело и не дошло до пенетрации, — так это сообщение самой подопечной о том, что ее посетил ангел.
Вся аудитория «Тронутых ангелами», наверное, сплошь состояла из социальных работников, для которых это шоу было как эротический сон: и хочется поверить, а не выходит. Говорят, в Штатах его любят, но там любят и Элвиса; не то что в Брикстоне, где даже на «далвичской окраине», как ее окрестили агенты местной конторы по продаже недвижимости, телик толком ничего не ловит.
И все равно она жалела, что убыстрила шаг и прошла мимо ангела, как все. Трусиха. Не утешала даже мысль о том, что ангельская миссия, возможно, требует именно этого. По всей вероятности, никто никогда не останавливается рядом с ангелом, кроме того человека, к которому он прилетел. В этом есть определенное приличие — а уж если ангел не в состоянии соблюсти приличия в этом Богом забытом мире, кому тогда вообще это по силам?
Когда она увидела ангела снова, тот стоял у старой церкви Армии Спасения. Она не сразу его узнала, — все, кроме лица, в нем переменилось. Крылья уменьшились наполовину, и формой стали как голубиные. Нимб исчез, хотя золотистые волосы продолжали излучать сияние. Исчезла и белоснежная туника — если он, конечно, не подоткнул ее так, чтобы она не высовывалась из-под коричневого плаща, в который он был теперь одет, — но это было маловероятно, учитывая, что под плащом у него были серые фланелевые брюки, а из-под их отворотов высовывались прогулочные туфли из коричневой замши. Он все еще недоумевал, но теперь к его озадаченности явно примешивалось волнение.
На скамейках, где обычно кучковались бомжи и безработные, был аншлаг, но никто из алкашей не глядел на ангела. Вряд ли ему выказали бы больше презрения, будь он советником-тори из самого Вестминстера, которому вздумалось бы прийти сюда для ознакомления с реальной действительностью.
Когда церковь закрылась, Молли думала, что алкаши продолжают приходить к ней по привычке или из сентиментальности, но потом ее просветила Франсина: оказывается, за углом пустовавшей церкви был склад, где один водила из местных держал бутылки и канистры с сидром, который он три раза в неделю привозил из Ист-Энда. На много миль вокруг никто не продавал сидр так дешево. Водилу звали Лукасом, но алкаши окрестили его Святым Лукой, потому что он без лишних вопросов отпускал им продукт по оптовой цене. Местные наркоманы завидовали алкашам черной завистью, прекрасно зная, что цены на их зелье будут только расти по мере увеличения зависимости, — но их поставщик все равно настаивал на том, чтобы называться Святым Иоанном: хотя бы для проформы.
И снова Молли чуть не встала, увидев ангела, несмотря на то, что в этом месте всегда убыстряла шаг, чтобы сократить поток адресованной ей пьяной брани. И снова не смогла заставить себя остановиться.
Бомжей нисколько не смущал тот факт, что их мог услышать ангел; они выдали все свои обычные замечания. Они знали, где жила Молли, и, по их мнению — которое мало чем отличалось от мнения других людей, — место жительства автоматически превращало ее в профессиональную шлюху, а если в текущий момент ей приходится жить только на социальное пособие, то это значит лишь одно: она такая страшная, что на нее ни один озабоченный не позарится. По крайней мере, так они кричали ей вслед; однако алкаш должен начисто пропить мозги, чтобы не помнить, что озабоченным мужикам, которые на автомобилях медленно едут вдоль тротуаров в поисках шлюх, до фени, какие у той фигура и лицо, лишь бы дырка была в нужном месте.
Молли никогда не реагировала на эти вопли, хотя Франсина и другие обитательницы их В&В время от времени не выдерживали и вступали с бомжами в перепалки; но на этот раз даже она покраснела. Только смутилась она совсем не из-за себя, а из-за ангела. Хорошенькая реклама для человечества: Салли Энн закрыла свою церковь за ненадобностью, а местные бродяги все равно тусуются рядом, пользуясь дружеским расположением местного контрабандиста, да еще и притворяются, будто единственная причина, по которой Молли не стянет перед ними трусики прямо сейчас, — это отсутствие у них лишних денег.
Надо же, до настоящего Миллениума осталось всего десять месяцев, казалось бы, бомжам следовало бы вести себя чуток поприличнее, особенно в присутствии посланника Небес, но нет. Видно, эти алкаши давно уже положили на правила приличия, и на все остальное заодно.
В третий раз Молли увидела ангела, когда тот в одиночестве сидел за двухместным столом, втиснутым в небольшую нишу в читальном зале общественной библиотеки. Перед ним лежал «Индепендент». От его крыльев не осталось уже и малейшего следа, а его плащ, хотя и не дешевый — если, конечно, он купил его, а не соткал из какого-нибудь секретного полезного тумана, — был в пятнах, как будто все это время он ночевал на улице. Волосы у него стали мышиного коричневого цвета, и уже слегка редели на макушке. Несмотря на это, она без колебаний опознала в нем того самого ангела. Ведь она видела его дважды и не забыла его скульптурного лица. Трехдневная щетина не могла скрыть того, что перед ней был самый красивый мужчина из всех, живущих на сегодняшний день в мире. Элвис плакал бы от зависти, даже до того, как бессмертные черви взялись за его утробу.
Едва увидав его, Молли отвела глаза, но она еще раньше заметила, что на всем первом этаже нет свободного места кроме одного, рядом с ангелом, а на второй этаж идти незачем: она и так знала, что весь справочный отдел занят сейчас студентами колледжа, которые заходят скоротать пустую пару. Но она все же поднялась туда и сразу направилась к энциклопедиям. Помешкала рядом с Британикой и Католической энциклопедией, но в конце концов сняла с полки Энциклопедию Фэнтези. Ей почему-то показалось, что разумнее всего искать статью под названием «Ангелы» именно здесь.
Она прочитала статью, заметив попутно пару-тройку имен и названий, потом пошла в карточный каталог проверить, есть ли такие книги в фонде библиотеки. Она всегда пользовалась карточным каталогом, а не компьютерным, с ним было как-то приятнее.
Она надеялась, что в библиотеке отыщется хотя бы «Восстание ангелов» или «Чудесный гость», но их не оказалось. Из печати долой, с библиотечных полок вон. Зато в справочном отделе библиотеки обнаружилось двухтомное издание Апокрифов и Псевдоэпиграфий Ветхого Завета, поэтому она снова поднялась на второй этаж и выволокла с полки один из двух неподъемных томов с «Книгой Еноха». Спустилась вниз, со стуком опустила книгу на стол, за которым сидел ангел, и почти так же шумно плюхнулась в свободное кресло напротив.
Молли не думала, чтобы ангел читал «Индепендент» по собственному желанию. Она достаточно времени провела в библиотеке, пользуясь преимуществами бесплатного отопления, и знала — никто не приходит сюда из любопытства, узнать, что происходит в мире. Те, кому так не терпелось попасть внутрь, что они еще до открытия стояли в очереди у входа, первым делом хватали «Сан», «Миррор» и «Мейл», менее расторопным доставались «Экспресс» и «Гардиан». Те, кому еще не надоело притворяться, будто они отрабатывают свое пособие для соискателей, выбирали «Таймс», «Телеграф» или местную газетенку. «Индепендент» всегда уходил последним, доставаясь тем беднягам, которые появлялись к шапочному разбору.
Открыв свою книгу, она прочитала четыре страницы «Еноха» вместе со сносками, прежде чем ангел, наконец, соизволил немного опустить газету и глянуть на нее. Выждав целых три секунды, она подняла голову и встретила его любопытный, хотя и не лишенный подозрительности взгляд. У ангела были глаза такой синевы, какой она не видала никогда в жизни. Синее самого синего неба в распрекрасный солнечный летний день. Глаза были единственным, что еще могло сообщить самому невнимательному наблюдателю, увидевшему его впервые, что их обладатель, собственно говоря, ангел.
Желая блеснуть эрудицией, Молли уже подготовила соответствующую случаю цитату. Правда, она не совсем хорошо помнила, в какой из книг о Джеймсе Бонде она это прочитала, но, скорее всего, в «Голдфингере».
— Один раз — случайность, — сказала она. — Два — совпадение. Три… вы, случайно, не меня ищете?
— Нет, — сказал ангел, слишком отрывисто для того, чтобы она успела насладиться музыкой его голоса.
— А, — сказала Молли, не зная, радоваться ей или обижаться. — Что ж, если вы скажете мне, кого ищете, я, может, смогу помочь. В одиночку у вас, кажется, не очень получается.
— Я никого не ищу, — ответил ангел. Не очень-то он оказался красноречивым.
— И вам никому ничего не надо передать? — расспрашивала Молли. — Или выполнить какую-нибудь миссию?
— Нет, — сказал ангел.
— То есть вы в эти игры не играете, так? — сказала Молли. — В чем дело — в раю что, нет телевидения?
Ангел положил на стол газету и явил ей всю красоту своего невероятно прекрасного, хотя и небритого лица Было похоже, что он пытается сформулировать вопрос. Молли догадалась, что до нее с ним никто не заговаривал, и решила ему помочь.
— Что ж, — сказала она, — если вы пришли не для того, чтобы принести кому-то известие, и не для того, чтобы направить на путь истинный несчастного, который как раз сейчас балансирует на грани принятия морально убийственного решения, то что же вы делаете тогда здесь, на terra firma?
Ангел не моргнул глазом.
— Я упал, — сказал он.
Молли поразили не сами его слова, а то, как он сказал их. До сих пор она говорила с ним легко, словно шутя, но не потому, что хотела свести все к шутке, а потому, что не знала, как иначе справиться с нетипичной ситуацией. Произнеси он те же самые слова таким же шутливым тоном, и они показались бы забавными. Чистый гэг, юморист, да и только, вроде Эди Иззарда, — но он говорил не так. Он говорил серьезно. И хотя Молли сидела рядом с раскрытой «Книгой Еноха», страницы которой были размером с газету, ей и в голову не пришло связать его «Я упал» с войной в Небесах в «Потерянном рае» или с ангелами, зачавшими нефилимов со счастливыми дщерьми человеческими. Она слышала, как те же самые слова точно таким тоном произносили ее соседки по квартире, ее одногруппники по социалке, очередники, которые вместе с ней ждали, когда агентству по временной занятости удастся пристроить ее на работу, несмотря на прошлое, на ее историю, отсутствие нормального места жительства и вид человека, получающего одежду от благотворительных организаций.
Странно, но она не могла вспомнить, говорила ли она сама что-нибудь подобное. Ей не раз приходилось выставлять напоказ свои синяки в те непростые дни, когда она просила милостыню ради ребятишек, но она знала, что это не ложь. Синяки были настоящие, но все всегда думали, что они поддельные. Даже когда толкали в спину или тыкали кулаком в лицо, все равно это была не ложь. И то, что те же слова сказал ангел, подтверждало хотя бы ее правоту, если ничего больше.
Прошло несколько минут, прежде чем Молли пришла в себя:
— Когда вы говорите «упал», то имеете в виду из Рая, а не из Страны Снов или чего-нибудь в таком духе?
— Из Рая, — подтвердил ангел. Тот, у кого были такие глаза, умел лгать не больше, чем просить на улице милостыню для двух ребятишек.
Молли повела ангела за угол, в «Жирную ложку», владелец которой так и не осознал до конца иронии нового названия, переменив на него непритязательное «Бистро». Она предложила ангелу купить ему что-нибудь поесть, но он отказался, сказав, что не нуждается в пище как таковой. Тогда она заказала дежурный завтрак и чайник на двоих.
— Вообще-то я не должна здесь есть, — объясняла она ему, понимая, что он, наверное, не так уж поднаторел в законах этого мира, раз до сих пор обходится «Индепендентом». — Я же живу в В&В, то есть с включенным завтраком. В конце концов, именно это и подразумевает второе «би», но здешние стандарты сильно занижены. С другой стороны, у нас не хуже, чем в иных местах. Те девушки, которые еще в игре, не отказываются обслуживать клиентов в машинах и подворотнях, вместо того, чтобы приводить их к себе, — ради ребятишек, — а еще у нас у всех есть свои раковины и электрические чайники, и туалет у нас не такой плохой, мог быть и хуже, и телик в гостиной появляется новый, как только старый свистнут, и кабельное есть. Моя комната самая маленькая, разумеется, но по сравнению с другими я живу просто роскошно, дети-то мои еще под опекой. К сожалению, когда почти стоишь обеими ногами на дне, нет ничего хуже, как получить обратно детишек, с ними точно потонешь, но считается, что я еще не вполне в норме, хотя я уже бросила все, кроме «Прозака» и легальных транков, которые продают под видом антигистаминных. Кто-то скажет, что у меня уже все равно мозги спеклись, но это неправда — к тому же я не трусиха, скажу даже ангелу. Я завтракаю днем потому, что в это время завтрак дешевле любого обеда, к тому же, если ешь один раз в день, то лучше делать это где-нибудь в середине. В комнатах-то готовить нельзя, понимаешь, разве только кружку супа или другое дерьмо из пакетов, которое кипятком заливают, а кто его долго выдержит? А на что похож Рай?
— Вообще-то ни на что, — бестолково ответил ангел.
— Красивые сады? Приятная погода? Яркий свет? — не отставала Молли, считая, что любая подсказка сгодится и что она просто обязана попытаться разговорить ангела. Если уж его послали сюда не с известием, а предложение на ланч он все-таки принял, хоть и не нуждается в еде как таковой, то, может, он что-то вроде испытания.
— Ничего такого, — ответил он.
— Совсем ничего! А как насчет пения? Ведь ты же пел в хоре. А не скучно там без конца купаться во славе Господа, век за веком?
— Нет, — сказал он. — В Раю нет времени.
— Нет времени? — Такого Молли не ожидала. — Почему же тогда там не случается все сразу?
— Случается, — спокойно проинформировал он ее. — Там случается все сразу. — Он пригубил свой чай, но тот был еще слишком горячим, а может, и слишком резким для его привыкшего к божественной пище нёба.
— Добавь в него лучше сахару, — посоветовала Молли и передала ангелу нечто вроде гигантской солонки с трубой. — По-моему, это паршиво. Проповедники обещают вечность. Тебе не кажется, что мертвые могут слегка разочароваться, узнав по прибытии, что их пребывание в раю короче доли наносекунды? Попробовали бы «Саатчи Саатчи» такое выкинуть, Комитет Рекламных Стандартов сровнял бы их с землей.
— Там нет никаких короче, — сказал ангел. — Такое мышление там не подходит. Рай — это не место. Человеческое воображение слишком узко настроено на само его существование, чтобы воспринять сущность.
Молли невольно подумала, что, наверное, увидела его слишком поздно и что сначала у него все же были блокнот и карандаш.
— Так что же ты наделал? — спросила она.
— Мы ничего не делаем, — начал было он, но она тут же сообразила, что он опять не так ее понял.
— Я спрашиваю, что ты наделал, — напомнила она ему. — Подробности можешь опустить. Что ты сделал такого, что тебя выпихнули из Рая? В случае с Люцифером это была гордыня, с отцами нефилимов, вероятно, похоть. Значит, остается еще пять смертных грехов. Только не говори мне, что это была лень.
Ангел скорчил гримасу. Наверное, переложил сахара в чай.
— Я упал, — упрямо повторил он тем же тоном, от которого таяло сердце. Это была не ложь. Что бы он ни скрывал, кого бы ни покрывал своими словами, но лгать он не лгал.
Молли вздохнула, но съязвить ей не хватило духу.
— Так чем сегодня занимаются падшие ангелы? — спросила она. Ей и в самом деле было интересно. — Если верить Еноху, именно они научили людей основам технологий и цивилизации, но переданные ими знания, должно быть, устарели много веков назад. Хотя, может, им с государственными курсами переподготовки повезло больше, чем мне.
— Не знаю, — сказал он.
— Но ты ведь собираешься наладить контакт с ними, или как? Хотя, может, и нет. Я имею в виду, что если все падшие ангелы в аду, то тебе лучше оставаться там, где ты есть. При условии, что это все же не ад, и я еще не там. Это Мефистофель, ну, ты знаешь. — Ей стало немного стыдно своего бахвальства, ведь она всего раз смотрела «Доктора Фаустуса» с Ричардом Бартоном, еще в те дни, когда сама была в свободном падении. По крайней мере, тогда у нее был собственный телевизор; правда, иметь свой телевизор в те дни означало иметь под рукой мужика, который мог притаранить новый ящик, когда у тебя спирали предыдущий. Иногда она сомневалась, остались ли еще на свете люди, сами покупающие себе телевизоры, или существует лишь бесконечный круговорот стыренных ящиков, которые передаются от одного владельца к другому путем воровского обмена, как кровь движется по кругу толчками сердца. По крайней мере, те, которые то и дело менялись у них в гостиной, уж точно не с неба падали.
— Про ад я ничего не знаю, — ответил ангел немного чопорно, — но это точно не здесь.
Молли поняла, что вытащить из него что-нибудь еще будет трудновато. И совсем было решила бросить эту затею и сделать вид, будто не замечает его, как все. Разве она уже не говорила себе, что это будет разумнее всего? Но она уже не могла избавиться от надоедливого чувства, что если Элвис — не совсем то, что ей нужно в качестве нулевой точки падения перед новым подъемом, то ангел, может быть, то самое.
— Если не хочешь пить чай, — сказала она, наконец, — давай его сюда и сваливай.
Наступила долгая пауза, пока ангел обдумывал свой выбор. В конце концов, он решил не отдавать чай. Заставил себя пить. Сделав два-три глотка, он, кажется, привык к его сладкому вкусу. Цвет его глаз напоминал небо, которое смотрит на землю в таких далеких краях, какие Молли только могла себе представить — а она была не лишена воображения.
— Что ж, — сказала Молли, хотя и знала, что говорит сейчас как социальный работник, — любишь пить нектар, так ищи способ подняться, понятно? Другого пути преодолеть привычку падать нет — поверь мне, я знаю. Застрянешь здесь, и не только чай будет все хуже и хуже. Потеряешь и крылья, и плащ превратится в такое, что эксгибиционист постесняется носить, и это еще не все. Я видела, что случилось с Элвисом, когда сыворотка взялась за работу, и это было далеко не прекрасное зрелище. — Она решила, что с ангелом можно говорить об Элвисе. Уж если ангел окажется способен заложить человека столпам общественной морали, кому же тогда доверять?
Ангел по-прежнему не отвечал. Он так увлекся чаем, что, казалось, вот-вот нырнет в него с головой, и Молли даже пожалела, что посоветовала ему подсластить пойло. Счастье еще, что у нее не было соблазна предложить ему сосиску или тост. Она была голодной. Разговоры всегда вызывали у нее аппетит — настоящие разговоры, конечно, а не та болтовня, за которой проводили время женщины из В&В.
— Конечно, — продолжала она, решив, что, раз уж начала говорить как соцработник, то можно и дальше продолжать в том же духе, — для этого надо хотеть подняться. Никто не поможет тому, кто не нуждается в помощи. Может быть, тебе будет лучше здесь, на Земле. Конечно, преимуществ у нас не много, зато есть время — сколько пожелаем. Есть и разные страны, хотя, как говорят, они уже не такие разные, как раньше. Слушай, а ты, похоже, решил не облегчать мне задачу, а? Я тут стараюсь, помочь ему хочу. Кто знает — а вдруг это мой последний шанс заслужить билет на небеса? Мог бы хоть притвориться, что слушаешь. Представь, что ты участник шоу «Тронутый человеком». Больше я ничего не могу тебе предложить, — в конце концов, тебе решать.
— Да, — сказал он, впервые за все время их разговора обнаруживая проблеск позитивного мышления. — Я это понимаю. Но мне тоже тяжело.
Тон его голоса опять растопил ей сердце. Слова «Я упал» эхом отозвались в ее мозгу, и эхо все звенело и звенело.
— Ладно, все в порядке, — ответила она. — Если вы, парни, и впрямь научили нас основам цивилизации и технологий, то за нами должок. Как говорят в Америке, не можешь отдать долг — плати авансом. Вот мы и рассчитаемся, между нами. Тебе, кстати, повезло, — мало кто из здешних проводит в библиотеке столько же времени, как я, а я не просто притворяюсь, что читаю. Можешь пойти со мной в В&В, если хочешь, только на ночь оставаться нельзя. Таковы правила, а я не могу позволить себе, чтобы меня выкинули, из-за ребятишек. — Это была правда — она и впрямь не притворялась, а читала. Ей нравился пингвиновский «Словарь цитат», где Оскар Уайлд сказал, что красивым быть лучше, чем добрым, но добрым — лучше, чем уродливым. Если прекрасный ангел и не прижмет ее к груди, то она хотя бы сможет делать вид, что это ее решение, ее выбор, ее воля.
— Я понимаю, — сказал он, хотя было вовсе не ясно, что именно он понимал, — или, скорее, готов был притвориться понимающим, учитывая, что он, видимо, не знал ничего за пределами Рая, который вовсе не место и в котором даже времени, и то нет.
— О’кей, — ответила она. — Идем.
Алкаши не вымолвили ни слова, пока Молли с ангелом шли мимо старой церкви Армии Спасения, но это, наверное, потому, что их остроумие притупил сидр. Святого Луки с его бухломобилем нигде не было видно, но, судя по рожам бродяг, его явление имело место совсем недавно. Конечно, до благостности наркош, получавших причастие у Святого Иоанна, им было далеко, но хотя бы они были не такие вредные, как с похмелья.
Пятеро дошколят резвились на ступеньках В&В, и две мамаши высунулись на лестницу, желая убедиться, что посетитель не явный педофил, но ни одна не отпустила комментария по поводу того, как это не похоже на Молли — водить компанию с ангелом. Просто смотрели на них глазами цвета воды, в которой вымыли посуду, — в таких глазах не может отражаться ничего, кроме угрюмого зимнего неба.
Ангела должным образом впечатлила опрятность комнатки Молли, хотя то была, в сущности, очень скромная победа над силами хаоса. Она просто передвинула платяной шкаф в угол, где вечно заводилась плесень, да прикрыла большое жирное пятно на паласе ковриком, спасенным ею из мусорной кучи. Кровать была застелена, ни один предмет одежды не висел на спинке стула. Серьезное отвращение внушали только шторы, но их она в прачечную не понесет, увольте. Ангел не обратил на них никакого внимания; как истинный посланец Добра, он пробежал глазами по стопкам книг, составленных — почти аккуратно — под окном, в ногах кровати и вокруг раковины.
— Взломщики никогда не берут книги, — пояснила она ему. — Смысла нет. И, пока ты не спросил, нет, я их не все читала Большую часть этих книг я нашла в коробках, которые люди оставляют рядом с мусорными контейнерами, когда те переполнятся, а я считаю, что лучше взять книгу, которую, может, никогда потом не прочитаешь, чем не взять и жалеть потом, когда почитать станет совсем нечего. А еще большие толстые книжки в мягких обложках чертовски эффективно загораживают от сквозняков.