Миссис Макфейл тоже обернулась и посмотрела во двор.
— Ты про крылья?
— Это всего лишь снег.
— А ведь ты права, детка. Так оно и есть. Чистый ангел. Серафим и херувим. Ты же знаешь, они всегда прилетают, когда рождаются младенцы. Это их долг хорошенько приглядывать за ними, за малышами-то, пока те не встанут на ножки как следует.
Джилли улыбнулась и покачала головой. Она не поняла, что имела в виду миссис Макфейл, но не хотела в этом признаться.
— У каждого ребенка есть ангел-хранитель. У тебя твой; у твоего братика или сестрички будет свой.
«Это должна быть Алиса, — мелькнула у Джилли отчаянная мысль. — Не может быть, чтобы это оказался сын и наследник».
— Конфетку хочешь? — спросила миссис Макфейл и протянула ей мятый, липкий кулек.
Джилли снова покачала головой. Она как раз отвыкала от сладкого. Если уж балериной стать не получится, так хотя бы супермоделью.
К четырем часам стемнело. Папа пришел за ней в пять и стоял на крылечке дома миссис Макфейл, на его плечах лежал снег, а изо рта пахло виски. Он был худой и очень высокий, с крохотными усиками песочного цвета и яркими серыми глазами, похожими на раковины с Портобелло бич, какими те бывают, пока не высохнут. Волосы на его макушке уже редели и теперь торчали дыбом.
— Я пришел за тобой, — сказал он. — Твоя мама в порядке, малыш тоже, и вообще все хорошо.
— А вы, видать, уже это дело отметили, мистер Драммонд, — сказала миссис Макфейл с притворным осуждением. — Ну, и правильно. А теперь расскажите нам, кто родился, и сколько весит, и все-все.
Папа положил ладони Джилли на плечи и посмотрел ей прямо в глаза.
— У тебя родился брат, Джилли. Он весит семь фунтов и шесть унций, и мы назовем его Тоби.
Джилли открыла было рот, но не смогла сказать ни слова. Тоби? Кто такой Тоби? И что случилось с Алисой? У нее было такое чувство, словно Алису тайно похитили, а нагретое ею местечко в материнской утробе занял неизвестный гадкий мальчишка, о котором она знала лишь одно: он подменыш, кукушонок.
— Шикарно! — сказала миссис Макфейл. — Неудивительно, что вы уже опрокинули стаканчик, мистер Драммонд! Да если бы и сигару выкурили, я бы не удивилась!
— Ну, Джилли? — спросил ее отец. — Разве не здорово? Подумай только, как тебе весело будет с ним, с братишкой!
Джилли трясло от неподдельного горя. Ее глаза налились слезами, и они текли по ее щекам прямо на клетчатый шарф. «Алиса! Они забрали тебя! Они не разрешили тебе жить!» Она так часто думала о сестренке, что даже знала, как она будет выглядеть и о чем они будут с ней говорить. И вот Алисы не стало и не будет уже никогда.
— Джилли, в чем дело? — спрашивал отец. — С тобой все в порядке?
В горле у Джилли стоял твердый комок, как будто она проглотила, не рассосав, один из леденцов миссис Макфейл.
— Я купила… — начала она, и тут же остановилась, потому что легкие у нее болели, и каждый вдох давался с большим трудом. — Я купила… я ей купила платье! Потратила на него все свои деньрожденные деньги!
Отец рассмеялся и прижал ее к себе.
— Ну, ничего, не забивай свою маленькую головку такими пустяками! Мы с тобой вместе сходим в магазин и поменяем его на комбинезон или даже на штанишки! Годится? Не плачь больше, сегодня такой счастливый день! Не будешь больше горевать, обещаешь?
Но Джилли все шмыгала и шмыгала носом и вытирала глаза своими шерстяными перчатками.
— Ох, уж этот возраст, — мудро заметила миссис Макфейл. — Но вообще она сегодня была хорошей девочкой. В обед почти ничего не ела, правда, а так чистый ангел.
Пока они переходили Кларк-стрит, вокруг них бушевала настоящая метель. Отец оставил машину возле кинотеатра «Одеон», и она уже стала похожа на маленькую иглу на колесах. В «Одеоне» показывали «Алису в Стране чудес», и Джилли почти поверила, что это никакое не совпадение, а заговор руководства кинотеатра с ее родителями, чтобы подразнить ее, Джилли.
Они сели в машину и поехали к центру. Метель почти скрыла очертания скалы и замка над Принцесс-стрит, а последние покупатели плелись по шероховатым, посыпанным солью тротуарам, точно заблудшие души во сне, от которого им не суждено проснуться.
Прошел год, и снова наступила зима. Джилли сидела у своего туалетного столика перед зеркалом, намотав на голову скатерть, и думала о том, как стать монахиней. Из нее вышла бы симпатичная монахиня. Она была очень тонкой и худенькой для своих четырнадцати лет, с бледным лицом и большими темными глазами — печальными, проникновенными, какие иногда встречаются у шотландцев. Она помогала бы бездомным и больным, самоотверженно бинтовала бы их язвы и давала бы им попить.
Беда только в том, что монахини должны отказываться от мужчин, а ей ужасно нравился Джон Маклеод из младшего шестого класса, хотя сам он не обращал на нее ровно никакого внимания (насколько она могла судить). Джон Маклеод был очень высокий, с копной непокорных рыжих волос, и он был капитаном по керлингу. Она ходила смотреть, как он играет, и раз даже подала ему бутылку эля. Он сунул горлышко в рот и сказал:
— Аибо.
Другая беда была в том, что стать монахиней — это очень католический поступок, а Драммонды были яростными приверженцами Церкви Шотландии.
Она встала и подошла к окну. Небо было цвета бледной резины, и садики на Чарлотт-сквер засыпал снег.
— А ты что думаешь, Алиса? — спросила она. Алиса была еще жива, она жила в сознании Джилли, в его дальнем, потайном углу. Джилли знала, что если она прекратит думать об Алисе, то та исчезнет, совсем, полностью, так, словно сама мысль о ней никому никогда не приходила в голову.
«Ты хочешь стать монахиней? — переспросила Алиса. — Так сделай это тайно. Принеси обеты, но никому об этом не говори».
— Какой тогда в них смысл? Какой смысл становиться монахиней, если никто об этом не знает?
«Бог узнает. Посвяти жизнь служению Господу и почитанию Девы Марии, помогай своим братьям и сестрам, людям, даже если они пьяные спят в подворотнях, и тебе воздастся на Небесах».
— А что, если Джон Маклеод пригласит меня в кино?
«Но ведь от обетов можно и отказаться, по крайней мере, на один вечер».
Так, со скатертью на голове, она стояла и смотрела в окно, как вдруг в комнату вошел отец.
— Это что такое? — спросил он. — Ты что, в привидения играешь?
Джилли сорвала с головы скатерть и покраснела.
— Мама просит тебя покормить Тоби обедом, пока она заканчивает стирку.
— Я что, обязана? Мне ведь уроки надо делать.
— Где? Какие уроки? Не вижу никаких уроков. Давай, Джилли. Мама ужасно занята по дому, и за Тоби надо смотреть. Я на тебя рассчитываю.
Джилли неохотно поплелась за отцом вниз. Они жили в большом четырехэтажном доме на Чарлотт-сквер, унаследованном от маминых родителей, содержать который стоило уйму денег. Со времен бабушки и дедушки в нем почти ничего не изменилось: те же коричневые обои с цветочным рисунком, коричневые бархатные портьеры, огромные мрачные картины с оленями в беде. Вид Бен Бьюи в грозу был среди них самым радостным.
Мать в большой, выложенной желтым кафелем кухне усаживала Тоби на высокий стульчик. Она была высокой и стройной, как Джилли, но не темной, а светловолосой, с яркими синими глазами. Тоби унаследовал ее цвет лица и глаз, а еще у него была копна светлых кудряшек, нежных, как шелк, которые мать не хотела стричь. Папе они не очень нравились, из-за них Тоби походил на девочку; но Джилли была иного мнения. Алиса была бы изящной и темноволосой, как она, и они вместе хихикали бы и перешептывались.
— Его пюре готово, — сказала мама и подала Джилли открытую банку, обернутую тряпочкой, чтобы не обжечься. Джилли пододвинула стул к большому сосновому столу и села, помешивая в банке ложкой, а Тоби захлопал в пухлые ладошки и запрыгал на своем стульчике. Он всегда старался, чтобы Джилли его заметила, но Джилли знала, кто он есть, и потому не обращала на него внимания. Кукушонок. Милой смуглянке Алисе не суждено было увидеть свет дня, а ее место заняло это пухлое кудрявое нечто. Он даже спит в ее колыбельке.
Набрав ложку овощного пюре, Джилли поднесла ее к ротику Тоби. Но тот, едва почувствовав вкус, отвернулся. Джилли попробовала еще раз, и ей удалось всунуть немного ему в рот, но он тут же все выплюнул, запачкав чистый слюнявчик.
— Мам, ему не нравится.
— Ну и что, пусть ест. Больше ничего нету.
— Давай, кукушонок, — уговаривала Джилли, набрав новую ложку. На этот раз она схватила его за голову, не давая отвернуться, и нажала ему на щеки так, что ему волей-неволей пришлось открыть рот. Тогда она положила ложку пюре ему прямо на язык.
Тоби долго возмущенно отплевывался, с каждой секундой становясь все краснее и краснее. Наконец громкий протестующий вопль вырвался из его рта, а вместе с ним и комок пюре, которое растеклось по рукаву джемпера Джилли.
Джилли яростно отшвырнула ложку.
— Ах, ты, кукушонок! — завопила она на него. — Гадкая жирная кукушка! Ты мерзкий, я тебя ненавижу!
— Джилли! — ахнула мать.
— Мне плевать! Я его ненавижу и кормить не буду! Пусть хоть с голоду умирает, мне все равно! Не знаю, зачем он вообще вам понадобился!
— Джилли, не смей так говорить!
— А я вот смею и буду!
Мама вынула Тоби из его стульчика, взяла на руки и стала качать.
— Если тебе все равно, тогда иди в свою комнату и сиди там до конца дня без чая. Посмотрим, как тебе понравится немного поголодать!
Снова пошел снег. Пухлые тяжелые хлопья летели со стороны Ферт-оф-Форта.
— Они правда думают, будто я не знаю, что они сделали с тобой, Алиса.
«Ты должна простить их, ибо они не ведают, что творят».
— Не хочу прощать. Я их ненавижу. И больше всего за то, что они сделали с тобой.
«Но ты ведь теперь монахиня. Ты дала обет. Во имя Отца, и Сына и Святого Духа, ты должна простить их, аминь».
Джилли проводила день, валяясь на кровати и читая «Немного Веры», роман о монахине, которая основала миссию в южных морях и влюбилась в контрабандиста. Она прочла его уже дважды, и больше всего ей нравилась та сцена, в которой монахиня после пяти дней и ночей поста в наказание за свои страстные чувства, видит чудесное явление святой Терезы, «горящей, точно солнце», и та прощает ее за то, что она чувствует, как женщина.
В пять часов она слышала, как мать понесла Тоби наверх, в ванную. В половине шестого из комнаты напротив донеслось пение. Мама пела ему ту самую колыбельную, которой укладывала Джилли, когда она была маленькой, и знакомые звуки только усилили ее одиночество и тоску. «Потанцуй да попляши,/Папе ручкой помаши!/ Он сейчас рыбачит в море, / Но домой вернется вскоре…» Повернувшись лицом к стене, она уныло уставилась на обои. Считалось, что на них нарисованы розочки, но то, что она видела, больше всего напоминало хитрую рожу в колпаке, средневековую физиономию, кривую, точно от проказы.
Немного погодя открылась дверь, и вошел отец.
— Ты уже готова попросить прощения? — спросил он.
Джилли не отвечала. Постояв у двери, отец подошел и сел на край ее кровати. Нежно положил ладонь ей на руку и продолжал.
— Это совсем на тебя не похоже. Джилли. Ты ведь не ревнуешь к маленькому Тоби, правда? Не надо. Мы любим тебя не меньше, чем прежде. Я знаю, что мама много занимается с Тоби, но она любит тебя, и я тоже.
«А как же я?» — спросила Алиса.
— Может быть, извинишься, и мы вместе пойдем вниз пить чай? Сегодня на ужин рыбные палочки.
«Вы никогда меня не любили».
— А, Джилли, что скажешь?
— Вы никогда меня не любили! Вы все хотели, чтобы я умерла!
Отец уставился на нее, не веря своим ушам.
— Мы хотели, чтобы ты умерла? Что это взбрело тебе в голову? Мы тебя любим; иначе тебя не было бы; и, если хочешь знать правду, ты осталась бы нашим единственным ребенком, и мы были бы рады этому, если бы случайно не получился Тоби. Мы не думали заводить его, но так случилось, и вот он здесь, и мы его любим. Точно так же, как мы любим тебя.
Джилли с красными от слез глазами села на постели.
— Случайно? — повторила она. — Случайно? Объясните Алисе, что ваш Тоби — случайность!
— Алисе? Какой еще Алисе?
— Вы убили ее! — завопила Джилли. — Вы ее уничтожили! Вы уничтожили ее, и она никогда не жила!
Встревоженный и разозленный, отец встал.
— Так, Джилли, хватит. Я хочу, чтобы ты успокоилась. Сейчас я позову маму, и мы все вместе немного поговорим.
— Не хочу я с вами говорить! Вы — чудовища! Я вас ненавижу! Уходи!
Отец еще помешкал. Потом сказал:
— Лучшее, что ты можешь сделать, дорогая, это принять ванну и лечь спать. Утром еще поговорим.
— Не нужна мне ваша дурацкая ванна.
— Тогда ложись грязной. Мне, в общем-то, все равно.
Она лежала на кровати, прислушиваясь к звукам в доме. Сначала отец и мать разговаривали; потом кто-то начал набирать ванну. Прямо над ее комнатой завыл и зашипел котел. Она слышала, как открываются и закрываются двери, как бормочет телевизор в родительской спальне. Наконец дверь у них закрылась, и свет погас.
За окном снег так плотно укутал весь город, от Дэвидсон Мейнз до Морнингсайда, что наступила полная тишина, и Джилли готова была поверить, будто все вокруг умерли, и она осталась одна.
Ее разбудил яркий свет, танцующий на обоях. Открыв глаза, она некоторое время следила за ним, нахмурив лоб, не понимая, где она, спит или уже проснулась. Свет дрожал, трепетал, порхал из стороны в сторону. Он то вытягивался в широкую волнообразную линию, то вдруг завязывался в узел и становился похож на бабочку.
Джилли села в постели. Она была полностью одета, а ее ноги затекли оттого, что она спала в неудобной позе. Свет шел из-под двери. Сначала он ослеплял, потом затуманился. Он плясал, подпрыгивал, менял направление. Потом вдруг скрылся под дверью, так что остались лишь тусклые отраженные блики.
«О, нет! — мелькнуло у нее в голове. — В доме пожар!»
Она выбралась из постели и на онемевших ногах заковыляла к двери. Пощупала ручку, чтобы понять, не горячая ли она. К ним в школу приходили пожарные и рассказывали о том, что следует и чего не следует делать во время пожара, и она знала, что дверь нельзя открывать, если ручка горячая. Огонь питается кислородом, как грудной ребенок — молоком.
Но ручка оказалась холодной, как и сама дверь. Джилли осторожно повернула ручку, приоткрыла дверь и выскользнула в коридор. Комната Тоби была прямо напротив; свет шел оттуда, пробиваясь в щели по обе стороны двери, под и над ней. Временами он становился таким ярким, что больно было смотреть, и тогда вспыхивала каждая щелочка, даже в замочной скважине как будто пылал огонек.
Она принюхалась. Страннее всего было то, что дымом совсем не пахло. И треска, который обычно сопровождает пожар, тоже слышно не было.
Приблизившись к двери Тоби, она кончиками пальцев коснулась ручки. Тоже холодная. Никакого пожара в комнате Тоби не было. Она вдруг испугалась. В животе стало скользко и холодно, как будто она проглотила что-то ужасно противное и ее вот-вот стошнит. Если в комнате Тоби не пожар, то что это?
Она уже хотела бежать к родителям, как вдруг услышала необычный звук. Негромкий треск, больше похожий на шелест; и тут же загулил и захихикал Тоби.
«Он смеется, — сказала Алиса. — С ним все в порядке».
— Жаль, что это не пожар. Хоть бы он умер.
«Нет, ты этого не хочешь, и я не хочу. Ты теперь монахиня; ты же дала обет. Монахини все прощают. Монахини все понимают. Они — невесты Христовы».
Она распахнула дверь комнаты Тоби.
И «Святая Мария!» — закричала Алиса.
Зрелище, открывшееся ее глазам, было столь впечатляющим и ослепительным, что она упала на колени и стояла, открыв от изумления рот.
Посреди комнаты возвышалась огромная белая фигура. От нее шел нестерпимый свет, и Джилли даже пришлось прикрыть глаза ладонью. Фигура была такой высокой, что почти касалась макушкой потолка, одеждой ей служили сияющие белые полотнища, а за спиной виднелись огромные сложенные крылья. Мужчина это или женщина, Джилли сказать не могла. Существо излучало столько света, что Джилли едва различала его лицо, в котором смутно виднелись лишь глаза, плававшие в сиянии, как два зародыша-цыпленка в яйце; да еще изгиб улыбки.
Но больше всего, до дрожи, Джилли напугало то, что Тоби выбрался из своей кроватки и теперь стоял — стоял! — на коврике рядом с ней, а это высокое сияющее существо поддерживало его за ручки.
— Тоби, — прошептала она — О, господи, Тоби.
Но Тоби только повернулся к ней и улыбнулся своей самой озорной улыбкой, пару раз неуверенно переступив ножками по ковру, а сияющее существо помогало ему держать равновесие.
Джилли медленно встала. Существо глядело на нее. Хотя его свет ослеплял, она поняла, что в его взгляде нет злобы. Даже напротив, он словно просил понимания; по крайней мере, тишины. Но когда существо подняло Тоби на руки, просто обхватило его своими невидимыми, сверкающими дланями, и он взмыл вверх, самообладание Джилли рассыпалось, как пазл, когда его вытряхивают из коробки.
— Мама! — завизжала она, вскочила, выбежала в коридор и начала колотить в дверь родительской спальни. — Мама, у Тоби в комнате ангел! Мам, мам, мам, иди скорей! У Тоби в комнате ангел!
Отец и мать выбежали из спальни растрепанные, с выпученными от страха глазами, не соображая, куда бегут. Бежали они в спальню Тоби, а Джилли за ними.
Он был там, лежал, уютно укрытый синим с желтым одеялом, и сосал пальчик. Довольный, кудрявый и совсем сонный.
Папа повернулся и серьезно посмотрел на Джилли.
— Я видела ангела, — сказала она. — Я ничего не выдумываю, честно. Он учил Тоби ходить.
Доктор Водри сплел пальцы вместе и покачался из стороны в сторону в своем черном кожаном кресле. Из его окна было видно серую кирпичную стену с полосками снега. На его столе стоял горшок с засохшим растением и фотография троих страшненьких ребятишек в свитерах, которые были им маловаты. Наполовину индус, он носил очки в толстенной черной оправе, а его черные волосы были зачесаны назад. Джилли подумала, что нос у него как баклажан. Той же формы. Того же цвета.
— Знаешь что, Джилли, у людей твоего возраста религиозные галлюцинации совсем не редкость. Обрести веру со всеми сопутствующими ей проявлениями — желание, которое испытывают многие молодые девушки.
— Я видела ангела, — сказала Джилли. — Он учил Тоби ходить.
— Откуда ты знаешь, что это был ангел? Он что, сам тебе сказал: «Извини, мол, я ангел, заскочил к вам на пару минут присмотреть, чтобы твой маленький братик не ползал до конца жизни на четвереньках»?
— Ничего он не говорил. Просто я знаю, кто это был.
— Ты говоришь, что поняла это — но как? Об этом я тебя и спрашиваю.
Джилли опустила глаза. Ее руки лежали у нее на коленях и выглядели почему-то совершенно чужими.
— Дело в том, что я — монахиня.
Доктор Водри круто повернулся к ней.
— Я не ослышался? Ты сказала, что ты — монахиня?
— Да, тайная.
— Подпольная монахиня, ты это имеешь в виду?
Джилли кивнула.
— Могу я спросить, к какому ордену ты принадлежишь?
— У него нет названия. Это мой собственный орден. Но я посвятила свою жизнь Господу и Пресвятой Деве Марии и страждущему человечеству, даже если оно валяется, пьяное, в подворотнях.
Доктор Водри медленно снял очки и с бесконечной симпатией посмотрел на нее через стол, хотя она сидела, опустив голову, и не могла видеть его взгляд.
— Моя дорогая юная леди, — сказал он, — ваша цель в жизни достойна всяческих похвал; и не мне вам говорить, что вы видели, а чего не видели.
— Я видела ангела.
Доктор Водри отвернулся и стал смотреть в другую сторону.
— Да, моя дорогая. Полагаю, что так оно и было.
Молодой священник ждал ее в библиотеке. Он был невысокий, коренастый, лысоватый, с мясистыми ушами, но все же довольно привлекательный для священника. На нем был жуткий свитер с оленями по всему полю и коричневые вельветовые штаны.
— Садись, — сказал он, показывая на развалины дивана, некогда крытого красной кожей, теперь совсем растрескавшейся. — Хочешь кофе? Или, может, «Айрн Брю»? Хотя я почти уверен, что он загустел. Его купили два рождества назад, и он так и стоит с тех пор на этой полке.
Бледная Джилли робко присела на дальний краешек дивана и едва заметно помотала головой.
Он уселся на стул верхом, а руки сложил поверх спинки.
— И я бы не стал на твоем месте. Кофе тоже барахло.
Настала долгая пауза Часы в библиотеке тикали так устало, что Джилли все ждала, когда они, наконец, совсем выдохнутся, но они все не сдавались.
— Полагаю, мне надо представиться, — сказал молодой священник. — Я Дункан Калландер, но ты можешь звать меня просто Дунканом. Большинство моих друзей зовут меня Пончиком Знаешь — Дункан Пончик?
Опять долгая пауза Потом Дункан сказал:
— Значит, ты видела ангела? Так сказать, во плоти? — Джилли кивнула.
— Этот доктор Водри… психиатр… он считает, что ты переживаешь какой-то стресс. Конечно, это отчасти из-за твоего возраста В твоем теле и в твоем мозгу происходят колоссальные перемены.
Нет ничего удивительного в том, что ты ищешь опоры в ком-то, кроме учителей и родителей. Для одних такой опорой становятся поп-группы; для других — Господь. Однако доктор Водри считает твой случай довольно интересным. К нему и раньше приводили девочек с религиозными видениями. Но с другими, чем у тебя. Он говорит, что почти поверил, будто ты и в самом деле видела то, что ты видела.
Он достал носовой платок и принялся долго и обстоятельно сморкаться.
— Поэтому-то он и послал тебя к твоему священнику, а тот — ко мне. Я вроде как специалист по видениям.
— Я видела ангела, — повторила Джилли. Она чувствовала, что должна повторять одно и то же, пока ей не поверят. Если надо, она будет твердить это всю жизнь. — Он помогал Тоби ходить.
Дункан сказал:
— Он был шести с половиной — семи футов росту, ослепительно белый, и ты с трудом смогла разобрать, где у него глаза и рот. Возможно, у него были и крылья, но ты в этом не уверена.
Джилли вытаращила глаза.
— Как вы узнали? Я же никому ничего не рассказывала.
— И не надо. Начиная с 1973 года, ты двадцать восьмая, кто видел ангела, и все были в точности как твой.
Джилли не верила своим ушам.
— Вы хотите сказать… другие их тоже видели… не одна я?
Дункан протянул руку, взял ее ладонь, крепко сжал.
— Многие, не только ты. Это вовсе не редкость. Уникальность твоего случая заключается в том, что ты — обыкновенная девочка, прости меня за такое слово. Все остальные видения были людям глубоко религиозным, священникам, миссионерам, тем, кто посвятил свою жизнь церкви.
— Я тоже посвятила, — прошептала Джилли.
Дункан ободряюще улыбнулся ей:
— И ты тоже?
— Я дала обет.
— И где же? У святой Агнесы?
Джилли покачала головой:
— В моей спальне.
Рука Дункана переместилась на ее плечо.
— Тогда ты и впрямь необыкновенная послушница. И твое сердце, наверное, чисто и исполнено любви, раз ты видела то, что ты видела.
— А ангелы опасны? — спросила Джилли. — Тоби ведь не пострадает?
— Как раз наоборот, насколько мне известно. Во всех описанных случаях явления ангелов, которые мне доводилось читать, они, напротив, защищали людей, в особенности детей. Неизвестно, приходят они с небес, или это какая-то видимая энергия, которую излучает человеческий мозг. Самые разные люди годы потратили на то, чтобы найти доказательства их существования. Врачи, епископы, спириты… короче, все подряд. Подумать только, какой поднялся бы шум, если бы Церковь сумела доказать, что они настоящие и что их в самом деле посылает Бог.
Протянув руку к столу, он взял книгу, в которой лежали несколько закладок.
— Видишь эти изображения? Более отчетливого доказательства существования ангелов не получал никто и никогда Сорок лет педиатрических исследований младенцев, едва начинающих ходить, показывают, что они делают это вопреки всем законам физики. Им не хватает сил, они не умеют держать равновесие. И все же — вот чудо-то — они это делают.
В 1973 году группа докторов организовала эксперимент в женской больнице Биргама, в Бостоне, в Америке, они наблюдали за детьми, которые только начинали ходить. Снимали их в ультрафиолетовом и инфракрасном свете… результаты перед тобой. По крайней мере, на пяти снимках рядом с младенцем видна высокая тень, которая держит его за ручку.
Джилли смотрела внимательно, чувствуя, как что-то щекочет ей спину, как будто под свитер забралась многоножка. Фигуры были совсем расплывчатые, с едва различимыми глазами. Но они в точности походили на существо, посетившее спальню Тоби.
— А почему никто не говорил об этом раньше? — спросила она. — Если еще двадцать семь человек, кроме меня, видели их, то почему же никто не рассказал?
Дункан закрыл книгу.
— Политика Церкви. Католическая церковь не хотела, чтобы об этих видениях стало известно, опасаясь, что это могут быть не ангелы, а какая-нибудь человеческая эманация. Шотландская церковь не хотела огласки потому, что она вообще косо смотрит на всякие чудеса, суеверия и другие фокусы-покусы. Никто ничего не говорил потому, что ангелы являлись монахам, монахиням и рукоположенному духовенству, а те получали от своего начальства строгий наказ молчать.
— Но я-то не настоящая монахиня! Я могу все рассказать, и никто меня не остановит!
Дункан сказал:
— Сначала я должен поговорить с церковными старостами и узнать, что они думают по этому поводу. В конце концов, если наша прихожанка сделает заявление о том, что она видела ангела, то огласка непременно коснется прежде всего церкви.
— Но вы ведь мне верите или нет? — спросила Джилли. — Я же не сумасшедшая. Я правда его видела, и он правда был там.
— Я верю тебе, — улыбнулся Дункан. — Я поговорю со старейшинами завтра, а потом зайду к тебе домой и расскажу, что они решили.
В тот вечер, пока они сидели за кухонным столом и ужинали бараньими котлетками с пюре из репы, малыш Тоби подковылял к стулу Джилли и прильнул к его краю. Поднял на нее голову и загулил.
— Уходи, кукушка, — сказала она ему. — А то испачкаешь мне всю юбку своими липкими пальцами. — На долю секунды ей показалось, будто в его глазках сверкнула вспышка — настоящая, как бывает, когда фотографируют.
«Следи за своими словами, — предупредила ее Алиса. — У Тоби есть ангел-хранитель, смотри, не рассерди его».
Солнце едва просвечивало сквозь серые облака, похожие на тряпки для мытья посуды, когда на следующий день к ним зашел Дункан Калландер. Он сидел в лучшей комнате, и мама угощала его чаем с печеньем «дамские пальчики».
— Утром я говорил с церковными старостами. Вообще-то у нас даже состоялась специальная встреча И я хочу сказать, что они все шлют вашей Джилли свои самые лучшие пожелания и благодарят ее за то, что она поделилась с ними такой чудесной историей.
— Но это вовсе не история! — перебила его Джилли.
Дункан поднял руку, делая ей знак утихнуть. Но в глаза ей не смотрел. Вместо этого он разглядывал рисунок ковра на полу и говорил так, словно повторял текст, заученный накануне наизусть.
— Как я уже говорил, мой рассказ произвел на них большое впечатление и очень их обрадовал. Однако они считают, что нет никаких доказательств того, что виденное Джилли не было простой оптической иллюзией; или обманом чувств, вызванным стрессом, который обычно сопровождает появление в доме младенца. Иными словами, наиболее вероятным объяснением они считают ревность старшей сестры, которая хочет таким образом привлечь к себе внимание.
Джилли не сводила с него глаз.
— Вы ведь говорили, что верите мне, — прошептала она. — Вы сами так сказали.
— Да, боюсь, что так оно и было, но я ошибался. К сожалению, у меня мистический склад ума, и я часто попадаю из-за этого в неприятности. Церковные старосты — ну, церковные старосты считают, что раз никто до сих пор не доказал, что ангелы на самом деле существуют, они будут думать, что их нет.
Он перевел дыхание.
— Прошу прощения за то, что ввел тебя в заблуждение.
— И это все? — возмутилась Джилли. — И больше ничего? Я видела ангела, а вы говорите, что я все выдумала, потому что ревную к Тоби?
— Можно и так сказать, если хочешь, — ответил Дункан так тихо и пристыженно, что она едва расслышала.
Мама взяла ладонь Джилли и крепко сжала ее.
— Ну, вот, дорогая. Теперь можно забыть обо всем; как будто ничего не было. Хочешь, я испеку сегодня вечером твой любимый пирог?
«Где же ты будешь спать?» — спрашивала Алиса.
— Не знаю. Найду местечко. Как все бродяги.
«Но ведь ты не сможешь спать в подворотне, сегодня холодно».
— Найду какой-нибудь заброшенный дом. Где угодно лучше, чем здесь.
«Тебя ждет ужин. Мама испекла шоколадный торт. Теплая постель готова».
— Ну и что. Зачем ужин и теплая постель, когда тебе говорят, что ты лгунья? Даже тот священник сказал, что я лгунья, хотя кто из нас на самом деле врал?
Она шла по Роуз-стрит, мимо светящихся витрин пабов и индийских ресторанов, среди буйных тинейджеров и веселых подвыпивших прохожих. Может быть, миссис Макфейл не откажется приютить ее на ночь. Миссис Макфейл верит в ангелов.
Когда она дошла до конца Роуз-стрит и начала долгий подъем на мост Уэверли, снова пошел снег. Сэр Вальтер Скотт сочувственно глядел на нее с высоты своего готического постамента, как будто понимал ее беду. Да, он ведь тоже был фантазером что надо. Она надела красное бобриковое пальто и вязаную белую шапочку, но они не спасали от холода, а пальцы на ногах прямо отмерзали.
Улицы на вершине холма были почти безлюдны. Она перешла было через Норт Бридж-стрит, но подумала, что до дома миссис Макфейл лучше добираться переулками, на случай, если папа уже взял свою машину и ищет ее.
Никогда в жизни ей не было еще так одиноко. Она понимала, что людям будет не просто принять ее рассказ. Она была к этому готова. Но предательство Дункана причиняло ей особую боль. Она не могла поверить, что взрослые могут быть столь циничны — особенно такой взрослый, которому по роду занятий полагается защищать праведность и истину и поддерживать слабых.
Уже на середине Блэкфрайерс-стрит она заметила молодого человека, который быстро двигался ей навстречу. На нем были берет, куртка с капюшоном и длинный шарф с надписью «Рейнджерс». Он шел прямо на нее с такой скоростью, что она даже удивилась: гонятся за ним, что ли? Его лицо скрывали клубы пара от дыхания.
Она хотела посторониться, но он, вместо того чтобы пройти мимо, так ткнул ее плечом, что она отлетела к ограде сада.
— Зачем ты это сделал? — взвизгнула она; но он вдруг схватил ее за длинные деревянные пуговицы на пальто и притянул к себе. В свете уличного фонаря она разглядела небритое лицо, острое, как лисья морда, золотую серьгу-кольцо в ухе и кожу цвета свечного воска.
— Гони кошелек! — потребовал он.
— Не могу!
— Как это ты не можешь? Гони, и все.
— Я убегаю из дому. У меня всего шесть фунтов.
— Шесть фунтов и мне сгодятся. А ты завтра убежишь еще раз. Мне и бежать-то неоткуда.
— Нет! — завизжала Джилли и попыталась освободиться. Но он крепко вцепился в ее пальто и тряс ее из стороны в сторону.
— Гони кошелек, а не то хуже будет, красотка!
— Пожалуйста, — выдохнула она. — Пожалуйста, пустите.
— Тогда давай кошелек, и быстро.
Его лицо оказалось так близко, что она едва не задохнулась от застарелого запаха табака, который исходил от его дыхания. Остекленевшие глаза глядели безжизненно. Она сунула руку в карман, вытащила мохнатый кошелек из собачьей шерсти и отдала ему. Он посмотрел на него с презрением.
— Это еще что? Крыса дохлая, что ли?
— Это мой к-к-к…
Он сунул кошелек себе в карман.
— Дураком меня считаешь, да? А вот как оставлю тебе сейчас маленький презентик, пусть тебя тоже считают дурой!
Он сорвал с нее шапку, схватил ее за волосы и принялся таскать из стороны в сторону. Она не могла визжать. Не могла бороться. Она застыла с открытым от ужаса ртом.
И тут она почувствовала, как у нее под ногами завибрировал асфальт. Как будто тяжеленный каток ехал мимо. Низкий рокочущий звук нарастал так стремительно, что едва не оглушил ее. Юнец отпустил ее волосы и в тревоге озирался по сторонам.
— Это еще что… — начал он. Но его слова утонули в ударе грома, за которым последовала ослепительная белая вспышка Прямо перед ними возникла высокая сияющая фигура, которая излучала силу, нимб вокруг ее головы стрелял искрами статического электричества, огромные крылья раскинулись за спиной.
Фигура была такой яркой, что на улице стало светло как днем Снежинки, падавшие на ее крылья, с шипением испарялись. Джилли стояла, прислонившись спиной к садовой ограде, и смотрела, не веря своим глазам. Молодой человек тоже не сводил глаз с явления, парализованный страхом.
Распахнув крылья еще шире, фигура протянула длинную руку и положила на ладонь парня свою ладонь, как будто для благословения или конфирмации.
Раздался громкий треск, эхом отозвавшийся по всей улице. Юнец вскрикнул; дым тут же повалил из его носа и рта; и он взорвался. Куски куртки разлетелись по всему тротуару, а с ними пепел и пустые башмаки.
В ту же самую секунду фигура начала бледнеть. Она сложила крылья, повернулась спиной и растаяла в снегу, так быстро и бесповоротно, как будто вышла в дверь. Джилли осталась одна среди разбросанных фрагментов молодого человека, на безлюдной улице, хотя кое-где в домах уже раздвигались занавески и жильцы выглядывали на улицу посмотреть, что случилось.
Она подобрала свой кошелек. Рядом с ним лежали шесть или семь белых перьев — огромных, мягких, пушистых, как снежные хлопья, хотя иные из них чуточку обуглились по краям Она собрала их все и сначала торопливо зашагала назад, к Норт Бридж-стрит, а потом и побежала. Когда звук пожарных сирен достиг ее ушей, она уже приближалась к дому.
Протолкнув коляску с Тоби в ворота кладбища, она повезла ее наверх, к церкви, по тропинке между могильных плит в шапках снега Дункан стоял на крыльце и клеил на дверь объявления. Заметив ее, он бросил на нее какой-то странный взгляд, но не отвернулся.
— Зачем пришла? — спросил он. — За объяснениями или за извинениями? Можешь получить и то и другое, если хочешь.
— Не надо мне ни того ни другого, — сказала она. — То, что я видела, правда, я знаю это, и мне не нужно никому ничего говорить. И я еще кое-что знаю. У каждого человека есть ангел-хранитель, особенно у молодых, потому что ведь каждому рано или поздно приходится делать что-то невозможное, например, научиться ходить или понять, что родители любят тебя, несмотря ни на что.
— Похоже, ты и с братишкой поладила, — заметил Дункан.
Джилли улыбнулась.
— Наверное, Бог хотел, чтобы он был, иначе Он не послал бы ему ангела-хранителя. И еще Бог хотел, чтобы была я.
Дункан посмотрел на нее вопросительно.
— Ты чего-то недоговариваешь. Уж не явился ли тебе еще ангел, а?
— А вы слышали о парне, которого убило вчера молнией на Блэкфрайерс-стрит?
— Конечно. В новостях передавали.
— Так вот, я там была, и это была не молния. Разве в метель бывают молнии?
— Но если это была не молния, тогда что?
Джилли опустила руку в карман и вытащила оттуда горстку опаленных перьев, которые высыпала на ладонь Дункана.
— Вот, — сказала она. — Доказательство существования ангелов.
Он долго стоял на крыльце, глядя, как она катит коляску с Тоби вдоль по улице. Зимний ветерок пошевелил перья у него на ладони, сдул их одно за другим и разнес по кладбищу. Только тогда священник повернулся, вошел в церковь и закрыл за собой дверь.
Роберт Шерман был не однажды отмечен премиями как автор театральных, теле- и радиопостановок. Он служил штатным драматургом в театре Норткотт в Эксетере, Англия, и регулярно писал для Алана Эйкборна из театра Сент-Джозеф в Скарборо. Однако больше всего он известен по работе в сериале Би-би-си «Доктор Кто», в котором он вернул на экран Далекса, актера из ранней версии того же сериала, за что первые серии были удостоены награды БАФТА, а сам эпизод с его появлением номинировался на премию Хьюго.
Первый томик рассказов Шермана, «Маленькие смерти», вышел в 2007 году. За него автор получил Всемирную Премию Фэнтези в номинации Лучший сборник, вошел в короткий список престижной премии Эдж Хилл, присуждаемой за лучший рассказ, и был объявлен в числе претендентов на международную премию Фрэнка О’Коннора в том же жанре. Второй сборник автора, «Песни о любви для скромников и циников», получил в 2010 году британскую Премию Фэнтези и стал софиналистом премии Ширли Джексон.
Недавно в свет вышел сборник его сценических пьес под названием «Едкая комедия», готовится третий сборник рассказов, «Все мы такие разные».
«— Я не очень люблю писать дома, — рассказывает Шерман. — Дом — это место, где спят, едят и смотрят дневные шоу по телику. Там слишком многое отвлекает. Вот почему много лет назад я решил, что буду писать черновики только в художественных галереях. А лучшая из них, разумеется, в Лондоне, Национальная галерея в двух шагах от Нельсоновой колонны. Там можно сколько угодно бродить с ноутбуком под мышкой, выдумывая рассказы, а если надоест — то просто смотреть на дорогущие картины, которых там много. Замечательно.
Кстати, на многих из этих картин нарисованы ангелы. Они там повсюду — крылья расправлены, нимбы блестят — сидят на облаках, дуют в трубы, порхают вокруг Девы Марии, точно какая-то чудная стража из голых детишек-телохранителей. И я даже начал замечать, что когда мне пишется хорошо, то ангелы вроде как довольны и даже улыбаются мне. А когда нужные слова не идут, когда я ленюсь и начинаю думать, что пора сматывать удочки и пойти пропустить пару пива, они начинают бросать на меня свирепые взгляды.
Этот рассказ я написал в Национальной галерее. Под злыми взглядами множества ангелов. Наслаждайтесь.»
Сначала он решил, что она мертва. И это, разумеется, было ужасно — хотя сильнее всего его потрясло полное отсутствие каких-либо ощущений при этой мысли. Не было ни горя, ни страха, полагалось плакать, но слезы не шли — только нездоровое любопытство вместо всего, что он должен был чувствовать. Он никогда еще не видел трупа. Мать спросила, не хочет ли он попрощаться с дедом, когда тот лежал, одетый для похорон, но ему было всего двенадцать, и он совсем не хотел — а отец сказал, что ладно, все в порядке, пусть лучше Гарри запомнит дедушку таким, каким тот был при жизни, веселым и энергичным, не надо портить впечатление, — и Гарри обрадованно поддакнул — да, мол, не надо, — но дело было вовсе не в этом, дед-то был мертвый, и Гарри просто боялся, что он откроет глаза и скажет ему «привет», когда он подойдет ближе.
И вот труп совсем рядом с ним, всего в трех футах, в пассажирском кресле. Причем труп-то, господи помилуй, принадлежит его жене, которую он знал так хорошо, — уж лучше, чем кого бы то ни было в мире, надо признать. И голова у нее вывернута под таким странным углом, он никогда ее с такой стороны не видел, и никогда не замечал, чтобы ее нос был таким огромным в профиль. Ну и кровища, конечно. Ему стало интересно, когда же, наконец, придут слезы, он уже ощущал пощипывание в глазах и думал, какое это было бы облечение, если бы он мог заплакать от горя, испытать шок, истерику, хоть что-нибудь… как вдруг она подвинула свою вывернутую шею к нему и из наполненного кровью рта раздалось:
— Привет.
Он был так поражен, что долгое время не отвечал, только пялился на нее, и все. Она нахмурилась.
— У меня какой-то странный вкус во рту, — сказала она.
— Наверное, от крови, — предположил он.
— От чего, милый?
— У тебя кровь идет, — сказал он.
— А, — отозвалась она. — Да, тогда понятно. О, господи. Но мне почему-то совсем не больно. А тебе?
— Нет, — сказал он. — Нет, по-моему. Я еще не пробовал… двигаться, я… — Он с трудом подбирал слова. — Я еще не успел, вообще-то. Вообще-то я думал, что ты умерла.
— И вижу я тоже неважно, — сказала она.
— О, — отозвался он.
Она моргнула раз. Потом другой.
— Нет, не проходит. Все какое-то красное.
— Это все из-за крови, — сказал он. — Тоже.
— Ах, да, — вспомнила она. — Конечно, из-за крови. — Она ненадолго задумалась. — Я бы протерла глаза, но, кажется, совсем не могу шевелить руками. Они у меня еще есть, а, милый?
— По-моему, да. По крайней мере, правую я вижу.
— Это хорошо. Только одного не пойму, разве мне не должно быть страшно?
— Я тоже об этом думал. Почему я не испугался. Особенно когда решил, что ты умерла.
— Ну, и..?
— И я пришел к выводу. Что это, вероятно, шок.
— Возможно. — Она кивнула, кивнул ее громадный нос и вывихнутая шея, кивнуло все разом, и это показалось ему гротескным и нелепым. — И все-таки. Столько крови! На меня, наверное, смотреть страшно.
Это было правдой, но Гарри был рад, что с ней все оказалось в порядке, и не стал упоминать о том, что из-за напавшей на нее вдруг охоты кивать ее голова повернулась вперед затылком. Она зевнула.
— Что ж, — сказала она. — Пожалуй, я сосну чуток.
Эта мысль не показалось ему удачной, он подумал, что, может, стоит отговорить ее от этого. Но она снова зевнула и — гляди-ка! — с ней все в полном порядке, ей ни капельки не больно, да, крови много, конечно, но боли-то нет.
— Совсем чуть-чуть, — сказала она. — Одна секунда, и я снова с тобой. — Она нахмурилась. — Не почешешь мне спину, милый? А то зудит.
— Я не могу двигаться.
— Ах, да. Ну ладно. Хотя зудит здорово. У меня аллергия на перья.
— На что, дорогая?
— На перья, — сказала она. — Перья меня щекочут. — И она уснула.
Сначала он планировал поехать с ней в Венецию. Там они провели свой медовый месяц. И он решил, что было бы ужасно романтично вернуться туда ровно через год, на первую годовщину свадьбы. Они будут делать то же, что и раньше: держаться за руки сначала на площади Сан-Марко, потом на борту вапоретто, чокаться бокалами с шампанским и пить за здоровье друг друга в ресторанчиках на берегу Риальто. Идея привела его в восторг, и он хотел сохранить ее в тайне от Эстер до самого дня их свадьбы, чтобы сразу порадовать ее билетами, — но не стал, потому что они всегда все друг другу рассказывали, иначе было бы странно.
И слава богу, что он не стал молчать, как потом выяснилось. Потому что она сказала, что хотя это и славная идея и, да, ужасно романтичная, но ей совсем не хочется в Венецию. Сказать по правде, ей еще тогда показалось, что там и пахнет не очень, и народу много, и дорого до ужаса; раз они там побывали, почему бы не посмотреть теперь что-нибудь еще? Он сперва немного обиделся — значит, ей не понравился их медовый месяц? Тогда она не жаловалась — но она убедила его, что нет, медовый месяц был просто великолепен. Но не из-за Венеции, а из-за него, — любой отпуск в любом месте был бы для нее раем, при условии, что его присутствие было бы включено. Это ему понравилось. Она умела сказать нужную вещь в нужное время, сгладить любую ситуацию.
И правда, за весь год семейной жизни они ни разу не поссорились.
Иногда он задумывался, не рекорд ли это, в своем роде. Ему хотелось расспросить своих женатых друзей о том, как часто они ссорятся с женами, ссорятся ли вообще? — просто чтобы убедиться, что их отношения с Эстер и впрямь особенные. Но он никого ни о чем не спрашивал, не хотел выставлять напоказ свое счастье, а кроме того, у него не было друзей, с которыми можно было поговорить на такие личные темы. Да он в них и не нуждался, ведь у него была Эстер. Вместе они разработали стратегию, которая помогала им избегать столкновений: стоило разговору принять неприятный оборот, как Эстер тут же, без видимых усилий, пускала его по обходному руслу.
Да, временами она его раздражала, и он был уверен, что и сам раздражает ее — могли и огрызнуться друг на друга, когда кто-то из них уставал или был не в духе, — но до полноценного, зрелого скандала дело не доходило никогда. Этим можно было гордиться! Он говорил ей: «Ты мой маленький дипломат!» Ее бы в ООН, добавлял он, она бы там вмиг разрулила все конфликты, о которых в новостях рассказывают! А она смеялась и отвечала, что он ее в магазине не видел, там она, бывает, так гавкнет на какого-нибудь бестолкового покупателя, это она только с ним шелковая!
Да он и сам это замечал, разве не так? К примеру, утром, в день их свадьбы, когда он хотел увидеть ее, а все подружки невесты его отговаривали: «Не ходи в спальню, Гарри, она в жутком настроении!» — но он все равно вошел, она была там, в платье, такая красивая, и так просияла, когда увидела его, и поцеловала его, и сказала, что любит его, очень, очень сильно. И совсем не сердится. И никогда, никогда на него не рассердится. И в ту же ночь они улетели в Венецию и замечательно провели там время.
Итак, значит, не Венеция. (Может, когда-нибудь в другой раз. Она кивнула, поддакнула: «Может быть».) Где же тогда им отпраздновать годовщину? Эстер предложила Шотландию. Гарри это не очень понравилось, звучало не слишком романтично, особенно по сравнению с Венецией. Но ей удалось его уговорить. Как насчет отпуска, когда они будут сами по-настоящему исследовать что-нибудь? Просто возьмут машину и поедут: каждую ночь новый отель, все легко и непринужденно, когда захочется, можно заглянуть в паб, или побродить по верещатникам, или осмотреть какую-нибудь старинную усадьбу. Настоящее приключение. Семья Уоткинсов уже наследила в Италии, добавила она, пора оставить свои отпечатки и на Шотландском нагорье! Звучало довольно завлекательно. Хотя слишком много легкости и непринужденности его пугало — так ведь можно и под открытым небом ночевать остаться! — но он хорошо подготовился и забронировал им семь номеров в отелях в семи районах Шотландии. От отеля до отеля было миль по восемьдесят, самое большее, он не сомневался, что они справятся, и показал ей атлас, в котором набросал маршрут. Она поцеловала его и сказала, что он ужасно умный.
И еще, специально для этого отпуска, он решил купить спутниковый навигатор. Ему давно хотелось его иметь, но он все никак не мог оправдать подобную затрату — дорогу на работу он знал так хорошо, что мог бы проехать по ней с закрытыми глазами. Теперь он испытывал новый гаджет, введя в него почтовый индекс своего офиса и следуя его указаниям. Устройство выбрало не тот маршрут, которым он воспользовался бы сам, он-то был уверен, что по кольцевой автостраде не стоит ехать вообще, но ему нравился голос, которым говорил навигатор, мягкий и в то же время властный: «Вы достигли намеченной точки», сообщил он в конце, и хотя ехали они чудным путем, но в конце концов, да, все же приехали, и всю дорогу устройство говорило с ним так, что впору хоть диктору с телевидения. В первый день отпуска он ввел в навигатор почтовый индекс их первого шотландского отеля; уложил в машину чемоданы; Эстер села в пассажирское кресло рядом с ним, улыбнулась и сказала:
— Поехали.
— Уоткинсы отправляются следить на Шотландском нагорье! — объявил он и засмеялся.
— С годовщиной свадьбы, — сказала Эстер. — Я люблю тебя.
На четвертый день они задержались в четвертой старинной усадьбе несколько дольше, чем планировали; усадьба стояла у черта на рогах, отель, в котором им предстояло провести ночь, имел такой же адрес, причем расстояние между двумя было весьма изрядное. Уже темнело, а здешние пустынные дороги не отличались обилием фонарей. Эстер немного укачало, и она сказала, что хочет чуток соснуть. Дядька в навигаторе добрых четверть часа молчал, и Гарри был уверен, что едет в правильном направлении, и, может быть, соседство спящей Эстер так на него подействовало, или еще что, — только вдруг он ощутил, что гладкая дорога под колесами кончилась, и пошла сначала трава, какое-то поле, а потом кусты, а потом, — господи, помилуй! — их понесло куда-то вниз, причем по крутому склону, и он все думал, что они вот-вот остановятся, он ведь не знал, как высоко они заехали! — а по окнам уже хлестали ветки, мимо неслись деревья, а машина и не думала останавливаться, и только тут он понял, что они, кажется, вляпались. Он успел крикнуть: «Эстер!» — потому что по глупости подумал, может, она захочет увидеть все это, а потом масса ветвей стала еще гуще, и вдруг появился звук, хотя раньше его вроде бы не было, но вдруг он возник, и очень громкий. Его швырнуло вперед, на руль, но ремень безопасности тут же отбросил его назад — и тут раздался громкий треск, хотя что треснуло — кости Эстер, или его собственные, или ветки за окном — он не понял. И стало темно, но не настолько, чтобы он не увидел, что Эстер по-прежнему спит, а вокруг полно крови.
Капот машины выгнулся дугой. Навигатор произнес:
— Поверните назад при первой возможности. — Он по-прежнему висел на смятой приборной доске. Сказал, и испустил дух.
Он не чувствовал ног. Они застряли под приборной доской. Он надеялся, что это единственная причина. Он попробовал открыть дверь, навалился на нее изо всей силы и едва не потерял сознание от боли. Дверь вогнулась внутрь. Ее заклинило. Он вспомнил о ремне безопасности. О боли, которую причинит попытка дотянуться до него. Позже. Он сделает это позже. Достать мобильный телефон из кармана пиджака — даже не из пальто, придется изогнуть руку, дотянуться сначала до пальто, и только потом до пиджака… Позже, позже. Когда пройдет боль. Пожалуйста, Господи, попозже.
Гарри пожалел, что они не поехали в Венецию. Конечно, там есть свои опасности. Наверное, туристы нередко погибают, когда сталкиваются гондолы. Но там, по крайней мере, нет дорог, с которых можно съехать.
Его разбудил стук в окно.
Собственно, даже не стук как таковой заставил его вздрогнуть. Он предполагал, что рано или поздно их спасут — правда, они съехали не с главной дороги, но рано или поздно кто-нибудь должен проехать и тут. В конце концов, здесь тоже проложен навигационный маршрут.