Потом Каннингем сделал Асмодея, тоже падшего ангела, по слухам, изобретателя танцев, азартных игр, музыки, театра, французских мод и прочих фривольностей. Каннингем придал ему облик франтоватого иранца из Беверли-Хиллз, с парой крошечных крылышек на уголках воротничка. Именно Асмодей и уговорил его продолжать проект; тогда он добавил к ним Гавриила и Рафаила, просто для баланса добрых и злых сил, а потом Форкаса, ангела, который делает людей невидимыми, находит потерянное добро и учит логике и риторике в Аду; к тому времени сам Каннингем уже крепко подсел.
Он взялся за эзотерическую литературу: Апокрифы под редакцией М. Р. Джеймса, «Книгу о церемониальной магии» и «Священную Каббалу» Уайта, «Мистическую теологию и небесные иерархии» Дионисия Ареопагита и тому подобные книги, которые он с упорством маньяка дюжинами скачивал из базы данных Стэнфордского университета. Продолжая совершенствовать системные коды, он мог вводить в проект по пять, восемь, двенадцать ангелов за вечер; однажды в июне, посидев за компьютером гораздо больше обычного, он выдал на-гора тридцать семь. Чем гуще его проект заселялся ангелами, тем весомее, материальнее он становился, ведь ангелы пересекались друг с другом и в последнее время вели себя так, словно подолгу беседовали между собой в отсутствие Каннингема.
Вопрос истинной веры в ангелов, равно как вопрос веры в Бога, никогда его не посещал. Его проект был чисто техническим экспериментом, а отнюдь не теологическим исследованием. Как-то раз, за ланчем, он поделился с одним коллегой своим увлечением, но получил в ответ только холодный, равнодушный взгляд.
— Ангелы? Ангелы? Это что, те, с большими такими крыльями, которые чудеса творят? Уж не хочешь ли ты сказать, что серьезно веришь в ангелов, а, Дэн?
На что Каннингем ответил:
— Чтобы от ангелов был прок, в них не обязательно верить. Вряд ли я верю в электроны и протоны. Знаю только, что никогда ни одного не видел. Но от них есть прок.
— А какой может быть прок от ангелов?
Но Каннингем уже потерял к разговору всякий интерес.
Он проводит вечера, попеременно вызывая ангелов для разговора и вводя новых в свой пантеон. Последнее требует продолжительных интенсивных поисков, ибо об ангелах написано чрезвычайно много, а он скрупулезен во всем, что делает. Поиски отнимают массу времени, но он хочет, чтобы его ангелы соответствовали самым высоким критериям подлинности. Поэтому он часами корпит над книгами вроде семитомных «Иудейских легенд» Гинзберга, «Профетических эклог» Клемента Александрийского, «Тайной доктрины» Блаватской.
Сейчас начало вечера. Он вызывает Хагита, правителя планеты Венеры и повелителя 4000 легионов духов, и задает ему вопросы о трансмутации металлов, узкой специальности последнего. Потом он вызывает Гадраниеля, который, если верить Каббале, служит привратником у вторых ворот Рая, и чей глас, когда он провозглашает волю Господа, пронзает 200 000 вселенных; этому ангелу он задает вопросы о его встрече с Моисеем, который вогнал его в трепет, произнеся при нем Верховное Имя. А затем Каннингем посылает за четырехкрылым Исрафелем, чьи ступни пребывают под седьмой землей, а голова касается подпор божественного трона. Именно Исрафелю назначено дуть в трубу, оповещая всех о наступлении Судного Дня. Каннингем просит его дунуть разок прямо сейчас — просто так, для тренировки, говорит он, но Исрафель отклоняет его просьбу, говоря, что не может коснуться инструмента до тех пор, пока не получит сигнал, последовательности команд для отправки которого, замечает ангел, пока не существует среди программ, написанных Каннингемом.
Устав от бесед с ангелами, Каннингем приступает к вечернему программированию. Алгоритм введения нового ангела в компьютер уже стал его второй натурой, и, закончив поиск информации, он создает нового в считаные минуты. За этот вечер он успевает сделать девятерых. Потом открывает банку пива, расслабляется и ждет, когда день подойдет к концу.
Ему кажется, он понял, почему его так сильно увлекло это предприятие. Все дело в том, что на работе он изо дня в день имеет дело с вопросами воистину апокалипсической важности: угроза уничтожения всего мира, вот сфера его деятельности, ни больше ни меньше. Обычно Каннингем работает с симуляцией смерти.
Шесть часов в день он разрабатывает гипотетические ситуации, в которых страна А входит в режим повышенной готовности, ожидая нападения со стороны страны Б, которая, в свою очередь, начинает ждать превентивного удара и планирует равноценный ответ, что заставляет страну А ускорять собственную подготовку, и так далее, до тех пор, пока ракеты не взлетят в воздух. Как многие думающие люди в странах А и Б, он прекрасно понимает, что шансы компьютера сгенерировать ложный сигнал, ведущий к ядерному холокосту, возрастают год от года, в то время как временной промежуток для корректирования дисфункции машины становится все короче. Каннингем также знает то, что пока неизвестно почти никому другому — а может, и совсем никому: теперь появилась возможность послать прямо на головной компьютер — неважно, Их или Наш — сигнал, неотличимый от импульсов, производимых летящей ракетой с ядерной боеголовкой. Войди такой сигнал в систему немедленно, и для проверки его достоверности ей понадобится не менее одиннадцати минут. Это слишком много: никто в настоящее время не может позволить себе ждать так долго, чтобы понять, летит настоящая ракета или нет — необходимо более оперативное реагирование.
Сконструировав свой симулирующий ракетный сигнал, Каннингем хотел сразу его уничтожить. Но не смог себя заставить: слишком хороша, слишком изысканна была программа. С другой стороны, сказать кому-нибудь об этом он боялся, ведь тогда программу немедленно засекретили бы, в том числе и от него самого. А этого ему не нужно, ведь он мечтает найти противоядие, придумать такой режим резонансного запроса, который сумеет отличить настоящую тревогу от ложной. Когда у него это получится — если, конечно, получится, — тогда он и представит обе программы в Министерство обороны в одном, так сказать, пакете. А пока он несет на своих плечах груз тайны: скрывает идею чрезвычайного стратегического значения. Ничего подобного с ним еще не случалось. И он не обманывает себя, не думает, что его мозг уникален: если он смог придумать такое, то кто-нибудь другой тоже сможет, и, может быть, это будет кто-то с Той стороны. Правда, это программа бесполезная, самоубийственная. Но разве мало других самоубийственных программ разработали военные в интересах безопасности?
Он знает, что следует как можно скорее показать разработанный им симулятор начальству. Порожденное этим знанием напряжение разрушает его изнутри, и первые его признаки становятся очевидными. Все меньше и меньше времени он проводит с людьми; ему снятся плохие сны, в остальное время его мучает бессонница; он потерял аппетит и выглядит худым и бледным. Ангельский проект — единственное, что вносит разнообразие в его жизнь, для него это главное развлечение, способ забыться.
При всей своей щепетильности в ученых делах, Каннингем, не задумываясь, изобрел парочку собственных ангелов. Один из них Ураниель: ангел радиоактивного распада, с лицом в вихре скорлупок электронов. А еще он придумал Димитриона: ангела русской литературы, с крыльями-санями и головой в виде засыпанного снегом самовара. Такие причуды не вызывают у Каннингема чувства вины. Это ведь его компьютер, в конце концов, и программа тоже его. И он знает, что он не первый творец собственных ангелов. Блейк в своих поэмах плодил их целыми взводами: Уризен, Ор, Энитармон и другие. Мильтон, как он подозревает, тоже населил «Потерянный рай» дюжинами духов собственного изобретения. Гурджиев и Алистер Кроули, и даже папа Григорий Великий — каждый из них в свое время приложил руку к увеличению ангельских реестров: так почему же тогда не Дэн Каннингем из Пало Альто, Калифорния? Так что время от времени он придумывает то одного, то другого. Самое последнее его изобретение — ужасающий верховный владыка Базилевс, которому Каннингем присвоил титул императора ангелов. Базилевс еще не окончен: Каннингем пока не нашел ему лицо и не поручил никаких функций, за исключением администрирования ангельских сонмов. Но как-то странно придумывать нового архангела, когда уже есть Гавриил, Рафаил и Михаил, осуществляющие верховное командование. Базилевсу нужна новая работа. Каннингем откладывает его в сторону и начинает набирать Думу, ангела молчания и тишины смерти, тысячеокого, с раскаленным жезлом в руках. Его ангельские предпочтения становятся все мрачнее и мрачнее.
Туманным, дождливым вечером в конце октября из Сан-Франциско звонит женщина, которую он немного знает — встречались несколько раз, — и приглашает его на вечеринку. Ее зовут Джоанна; ей за тридцать, она микробиолог, работает в Беркли, в одном из отделов по препарированию генов; лет пять-шесть тому назад, когда она еще была в Стэнфорде, у Каннингема была с ней скоротечная прерывистая связь, с тех пор они время от времени встречаются, хотя между встречами проходят большие интервалы. Вот и теперь от нее больше года не было вестей.
— Компания обещает быть интересной, — говорит она ему. — Футуролог из Нью-Йорка, Томсон, социобиолог, парочка видеопоэтов, кто-то из отдела обучения языку шимпанзе, а остальных я забыла, но помню, что звучало очень заманчиво.
Каннингем терпеть не может вечеринок. Они утомляют и раздражают его. Неважно, даже если подберется действительно первоклассный народ, думает он, все равно настоящий обмен идеями невозможен в большой, беспорядочно сложившейся группе, и лучшее, на что в таких случаях можно надеяться, это приятная, но незначительная болтовня. Лучше уж побыть одному со своими ангелами, чем убивать вечер подобным образом.
С другой стороны, с тех пор, как он в последний раз выбирался в люди, прошло уже столько времени, что он даже не помнит, когда это было. А он и так всю жизнь твердит себе, что надо почаще выходить из дома. Ему нравится Джоанна, им давно пора встретиться, думает он, к тому же он боится, что, если откажет ей сейчас, она не позвонит еще несколько лет. К тому же нежный шелест дождя, долетающий с улицы в этот славный вечер, наступивший после долгих засушливых месяцев лета, делает его необычайно расслабленным, открытым, доступным.
— Ладно, — соглашается он. — С радостью приду.
Вечеринка состоится в Сан-Матео, в субботу вечером. Он записывает адрес. Они договариваются встретиться там. Может быть, после вечеринки она даже зайдет к нему, думает он; от его дома до Сан-Матео всего пятнадцать минут езды, тогда как до Сан-Франциско куда дольше. И сам удивляется своей мысли. Он ведь думал, что давно потерял к ней такого рода интерес; вообще-то он считал, что интерес такого рода он потерял ко всем на свете.
За три дня до вечеринки он решает позвонить Джоанне и отменить встречу. Мысль о том, что придется толочься в комнате, полной незнакомцев, ужасает его. Он не может понять, с какой стати вообще согласился. Лучше посидеть дома одному и провести долгий дождливый вечер, конструируя ангелов и беседуя с Уриилом, Итуриилом, Рафаилом и Гавриилом.
Но стоит ему подойти к телефону, как возникшая невесть откуда жажда одиночества исчезает так же стремительно, как появилась. Он хочет пойти на вечеринку. Он хочет увидеть Джоанну: и даже очень сильно. Он прямо-таки пугается, осознав, что просто жаждет хоть каких-нибудь перемен в рутине своей жизни, ему не терпится вырваться куда-нибудь из своей квартирки, сплошь заставленной замысловатой компьютерной техникой, и даже оторваться от населяющих ее ангелов.
Каннингем воображает себя на вечеринке, в ярко освещенной комнате красивого дома из стекла и красного дерева, высоко в холмах над Сан-Матео. Он стоит спиной к огромному сверкающему панорамному окну, с бокалом в руке, и заливается соловьем, доминируя над беседой, щедро делясь с восхищенными слушателями богатым запасом знаний об ангелах.
— Да, их триста миллионов, — говорит он, — и каждый отвечает за свое дело. У ангелов ведь нет свободной воли, понимаете. То есть, согласно церковной доктрине, они рождаются свободными, но уже в момент появления на свет оказываются перед выбором: встать на сторону Бога или против Него, и отменить этот выбор нельзя. То есть, выбрав раз, они остаются в том или ином лагере навеки. Да, и конечно, ангелы рождаются обрезанными. По крайней мере, ангелы Освящения и ангелы Славы точно, и, вероятно, семьдесят Богоносных ангелов тоже.
— Значит ли это, что все ангелы — мужчины? — спрашивает стройная темноволосая женщина.
— Строго говоря, они бестелесны и потому бесполы, — объясняет ей Каннингем. — Но дело в том, что религии, в которых распространена вера в ангелов, патриархальны, и потому ангелы в них наделяются мужскими чертами и изображаются чаще всего в облике мужчин. Однако некоторые из них, судя по всему, могут менять пол по желанию. Так сказано у Мильтона в «Потерянном рае»: «Духи, когда пожелают, пол могут взять любой, или оба; так неясна и несложна их чистейшая природа». Но есть и такие ангелы, которые изначально рассматриваются как существа женского рода. Такова, к примеру, Шекина, «невеста Господа», проявление Его славы, пребывающей в людях. Такова и София, ангел мудрости. И Лилит, первая супруга Адама, демон похоти…
— Так, значит, демоны тоже относятся к ангелам? — задает вопрос высокий мужчина профессорской внешности.
— Разумеется. Это те ангелы, которые выбрали сторону, противоположную божественной. Но они остаются ангелами, даже если мы, смертные, рассматриваем их природу как дьявольскую, или демоническую.
Он говорит и говорит. А они все слушают, как будто он и есть вестник господень. Он рассказывает об иерархиях ангелов — серафимы, херувимы, ангелы престола, господства, силы и власти, архангелах — а еще он говорит о разных списках семи главных ангелов, которые сильно расходятся во всем, кроме наличия в них Михаила, Гавриила и Рафаила, и о 90 000 ангелов разрушения и 300 ангелах света, вспоминает семерых ангелов с семью трубами из Книги Откровения, сообщает, какие именно ангелы управляют днями недели, а какие — часами дня и ночи, чудесные ангельские имена — Задкиель, Хашмаэль, Орфаниэль, Джехудиель, Фалег, Загзагель — потоком стекают с его уст. И нет этому конца. Час его славы настал. Он — источник тайных знаний. Потом маниакальное настроение проходит. Он один в своей комнате; его не окружают внимательные слушатели. И снова он решает пропустить вечеринку. Нет. Нет. Он пойдет. Он хочет видеть Джоанну.
Он подходит к машине и вызывает на сон грядущий двух последних ангелов: Левиафана и Бегемота. Бегемот — огромный ангел-гиппопотам, гигантский темный зверь, ангел хаоса. Левиафан, его товарищ, могучая китиха, восхитительная морская змея. Они танцуют перед ним на экране. Бегемот широко разевает свою непомерную пасть. Ротовое отверстие Левиафана в раскрытом виде выглядит еще внушительнее.
— Мы проголодались, — говорят они ему. — Когда будет пора есть? — Если верить раввинам, эти двое проглотят все проклятые души в конце времен. Каннингем бросает им пару электронных сардинок и отсылает прочь. Закрывая глаза, он вызывает перед своим внутренним взором Потеха, ангела забытья, и проваливается в черный сон без видений.
Утром, сидя за своим столом в офисе, он работает над стандартной программой избавления от глюков для спутников слежения третьего квадранта, когда на него вдруг нападает неконтролируемая дрожь. Такого с ним еще не бывало. Его ногти белеют, запястья деревенеют, пальцы трясутся. Ему становится холодно. Впечатление такое, как будто он не спал несколько ночей. В туалете он хватается обеими руками за край раковины и смотрит в зеркало на свое бледное лицо в бусинах пота. Кто-то подходит к нему сзади и спрашивает:
— Ты в порядке, Дэн?
— Ага. Так, тошнота что-то накатила.
— Беспорядочная жизнь посреди рабочей недели порядком утомляет, — замечает другой, проходя мимо. Социальные условности соблюдены: вопрос, ничего не значащий ответ, небольшая острота и прощай. Пусть бы его хоть удар тут хватил, они все равно разыграли бы то же самое, как по нотам. У Каннингема нет друзей в офисе. Он знает, что коллеги считают его эксцентриком, только неправильным, — не ушлым живчиком, как положено эксцентрику, а мрачноватым отшельником, — и от этого ему становится только хуже. Я могу разрушить весь мир, думает он. Я могу зайти в Большой Зал, постучать там секунд пятнадцать на клавиатуре, и уже через минуту завоет сирена воздушной тревоги, а еще через шесть с орбиты на нас посыплются бомбы. Я могу подать такой сигнал. Правда, могу. Хоть сейчас.
Тошнота накатывает на него волнами, и он вцепляется в край раковины и не отпускает его до тех пор, пока не проходит последний выворачивающий душу спазм. Тогда он умывает лицо и, успокоившись, возвращается к своему столу, где продолжает глядеть на маленькие зеленые символы на экране.
В тот вечер, продолжая подыскивать занятие для Базилевса, Каннингем обнаруживает, что думает о демонах, в особенности об одном, отсутствующем в классической демонологии — Демоне Максвелла, том, который, по заявлению физика Джеймса Кларка Максвелла, посылает быстродвижущиеся молекулы в одном направлении, а медленные — в другом, обеспечивая, таким образом, возможность сверхэффективного нагревания и заморозки. Может быть, и Базилевсу стоит приписать роль своеобразного фильтра На той неделе кое-кто из верховных ангелов жаловался на чрезмерную близость к ним некоторых падших внутри компьютера.
— Этот диск пованивает серой, мне это не нравится, — сказал Гавриил. Каннингем подумывает, не сделать ли ему Базилевса эдаким регулировщиком движения внутри программы: пусть себе сидит и помахивает жезлом — небесные в один сектор диска, падшие — в другой.
Идея кажется ему симпатичной секунд тридцать. Потом он замечает ее фундаментальную тривиальность. Для такой работы не нужен ангел: достаточно крошечной программки. Каннингем следует кантовскому категорическому императиву, переиначив его на свой лад: «Никогда не используй ангела вместо обычной программы». Он улыбается, возможно, впервые за всю неделю. Да ему и программка не нужна. Он и сам справится, достаточно отправить князей небесных в один файл, а демонов — в другой. Просто сначала никакой нужды в сегрегации ангелов не было, а то бы он давно это сделал. Но раз они жалуются…
Он принимается мастерить сортирующую программу для разделения файлов. Вообще-то это должно занять всего несколько минут, но он почему-то работает медленно, думает, как сквозь туман, то и дело отвлекается, и результат его нисколько не удовлетворяет. Одним щелчком мыши он удаляет всю проделанную работу. Придется Гавриилу еще потерпеть запах серы, думает он.
В голове позади глаз начинается тупая пульсирующая боль. Горло пересохло, губы запеклись. Базилевсу тоже придется подождать. Каннингем вызывает другого ангела, наугад, и вскоре оказывается лицом к лицу с невыразительным существом, чья кожа отливает металлическим блеском. Один из ранних, догадывается Каннингем.
— Я не помню твоего имени, — говорит он. — Кто ты?
— Я Анафаксетон.
— А твоя функция?
— Когда мое имя скажут вслух, я велю всем ангелам собрать все живое во вселенной и привести на судилище в Судный День.
— О, Господи, — говорит Каннингем. — Сегодня ты мне не нужен.
Он отсылает Анафаксетона прочь и обнаруживает на его месте темного ангела Апполиона, чешуйчатого, с драконьими кожистыми крыльями, медвежьими лапами, изрыгающего дым и огонь, держащего ключ от Бездны.
— Нет, — говорит Каннингем и вызывает Михаила, обнажившего меч над Иерусалимом, отсылает и его и остается наедине с ангелом, у которого 70 000 ног и 4000 крыльев, это Азраил, ангел смерти. — Нет, — говорит Каннингем снова. — Не ты. О, Господи! — Мстительная армия заполонила его компьютер. Мохнатые эскадроны крыльев, клювов и глаз маршируют по экрану. Он вздрагивает и закрывает систему на ночь. Господи, думает он. Господи, Господи, Господи. Целую ночь в его мозгу вспыхивают и лопаются солнца.
В пятницу его начальник, Нед Харрис, подходит к его столу какой-то особенно развязной походкой и спрашивает, не планирует ли он на ближайший выходной чего-нибудь интересненького. Каннингем пожимает плечами:
— В субботу иду на вечеринку, вот и все. А что?
— Да так, подумал, может, ты на рыбалку собираешься или что-нибудь в этом роде. Похоже, другого выходного с хорошей погодой уже не предвидится, сезон дождей настает, не так ли?
— Я не рыбак, Нед.
— Съезди куда-нибудь. В Монтерей хотя бы. Или, наоборот, в горы, на виноградники.
— На что это ты намекаешь? — спросил Каннингем.
— У тебя такой вид, как будто тебе не помешало бы поменять обстановку, — дружелюбно заметил Харрис. — Взять пару выходных. А то ты так энергично давишь на клавиши в последнее время, что, похоже, они начинают давить на тебя в ответ.
— Что, заметно?
Харрис кивает:
— Ты устал, Дэн. Это видно. Мы здесь как авиадиспетчеры, работаем столько, что во сне видим пятна на экране. А это нехорошо. Так что давай, вали из города. Министерство обороны без тебя не сдохнет. Понял? Возьми выходной в понедельник. Даже во вторник. Дать таким мозгам, как твои, скиснуть от чрезмерной работы — непозволительная роскошь для нашего отдела, Дэн.
— Ладно, Нед. Хорошо. Спасибо.
У него снова трясутся руки. Бледнеют ногти.
— Да и начни, пожалуй, пораньше. Нечего тебе тут торчать сегодня до четырех.
— Если ты не возражаешь…
— Давай, проваливай. Кыш!
Каннингем приводит в порядок свой стол и неуверенно выходит из здания. Охранники машут ему. Все, похоже, знают, что его сегодня рано отправили домой. Может быть, это и называется «двинуться на работе»? Некоторое время он бродит по парковке, не может вспомнить, где поставил свой автомобиль. Наконец находит его, садится за руль и едет домой со скоростью тридцати миль в час, не обращая внимания на другие машины, которые возмущенно гудят вокруг него, пока он плетется по фривею.
Дома он устало плюхается за компьютер и приводит систему в режим онлайн, вызывая Харахеля. Вряд ли ангел компьютерных технологий станет донимать его апокалипсическими материями.
Харахель говорит:
— Знаешь, а мы решили для тебя проблему Базилевса.
— Вот как?
— Идею подал Уриель, основываясь на твоих записях о Демоне Максвелла. Исрафель и Азраил слегка подправили. Нам нужен ангел, воплощающий справедливость и милосердие Господа. Этакий эксперт-оценщик, фильтрующий ангел. Который взвешивает деяния на весах и выносит суждение.
— И что же тут нового? — спрашивает Каннингем. — Нечто подобное встроено в любую мифологию, от Шумера и Египта до наших дней. Всегда есть какой-нибудь механизм для оценки деяний мертвых и их посмертного распределения — этого в Рай, того в Ад…
— Подожди, — говорит Харахель. — Я еще не кончил. Я говорю не об оценке отдельных душ.
— А о чем же?
— Об оценке миров, — отвечает ангел. — Базилевс будет судьей миров. Он будет подвергать беспристрастной оценке планету в целом и решать, не пора ли трубить последний сбор.
— То есть речь идет о частичном Страшном Суде?
— Точно. Он будет тем, кто станет представлять вещественные доказательства Господу и помогать Ему выносить вердикты. И он же будет командовать Исрафелю дуть в трубу, и он же будет выкликать имя Анафаксетона, чтобы тот вел всех на суд. Он будет главным апокалипсическим ангелом, разрушителем миров. И мы подумали, что ты мог бы сделать его похожим на…
— Ох, — говорит Каннингем. — Не сейчас. Давай поговорим об этом как-нибудь в другой раз.
Он закрывает систему, наливает себе выпить, садится у окна и смотрит во двор, на растущий там огромный эвкалипт. Начинается дождь. Не такая уж подходящая погода для поездки за город, думает он. Больше он в тот вечер компьютер не включает.
Несмотря ни на что, Каннингем все же идет на вечеринку. Джоанны там нет. Она звонила в субботу днем, сказалась сильно простуженной и отменила встречу. Никаких следов простуды в ее голосе он не заметил, но, возможно, она не лгала. А может быть, просто нашла себе на субботний вечер занятие получше. Но он уже настроился идти, и к тому же так устал, так вымотался, что ему легче следовать заранее намеченному плану, чем менять свою внутреннюю программу сейчас. Так что около восьми часов вечера он выезжает под моросящим дождем в Сан-Матео.
Вечеринка оказывается не в гламурных холмах к западу от города, а в малюсеньком тесном кондоминиуме ближе к центру, в квартирке, обставленной стульями, диванами и книжными шкафами, которые словно прибыли прямиком из чьего-то студенчества. Дешевая стереосистема играет поп-музыку десятилетней давности, на стенном экране переливается огоньками сработанное на компьютере немудрящее цветовое шоу. Хозяин вечеринки — менеджер по маркетингу в большой компании по производству видеоигр в Сан-Хосе, и большинство гостей тоже похожи на корпоративных служащих. Футуролог из Нью-Йорка прислал свои извинения; знаменитый социобиолог тоже по какой-то причине не приехал; видеопоэты оказались двумя геями из Сан-Франциско, которые разговаривают только друг с другом и не отходят далеко от бутылок; эксперт по обучению шимпанзе речи напился до стадии потной краснорожести и изо всех сил старается соблазнить пампушку, обвешанную астологической бижутерией. Каннингем, не открывая рта, дрейфует сквозь вечеринку так, словно он сделан из эктоплазмы. Он ни с кем не разговаривает, с ним никто не разговаривает. На столе у окна — кувшины с красным вином, он наливает себе немного. Стоит около них, неподвижный, скованный инерцией. Представляет себе, что бы сейчас было, начни он вдруг говорить об ангелах и расскажи всем о том, как Итуриель коснулся своим копьем Сатаны в Саду Эдема, когда враг рода человеческого подбирался к Еве, и как иерарх Атафиель не дает небу упасть, поддерживая его тремя пальцами. Но он молчит. Немного погодя к нему подходит худая, кожистая женщина с сияющими глазами и спрашивает:
— А вы чем занимаетесь?
— Я программист, — отвечает Каннингем. — По большей части разговариваю с ангелами. А еще занимаюсь национальной безопасностью.
— С ангелами? — повторяет она и смеется хрупким, звенящим смехом. — Вы разговариваете с ангелами? Никогда такого не слышала. — Она наливает себе вина и поспешно отходит в сторону.
— Ангелы? — говорит астрологическая пампушка. — Кажется, здесь кто-то сказал «ангелы»?
Каннингем улыбается, пожимает плечами, смотрит в окно. Дождь усиливается. Поеду-ка я домой, думает он. Нет абсолютно никакого смысла быть здесь. Он снова наполняет свой стакан. Специалист по шимпанзе все еще обрабатывает астрологиню, но та старается отвертеться от него и подойти к Каннингему. Поговорить с ним об ангелах? У нее большой бюст, она слегка косит и выглядит неряшливо. Он не хочет говорить об ангелах с ней. Он ни с кем не хочет говорить об ангелах. Он стоит у окна до тех пор, пока ему окончательно не становится ясно, что астрологиня направляется именно к нему; тогда он снимается с места и идет к двери. Она говорит:
— Я слышала, вас интересуют ангелы. Это и моя сфера интересов тоже. Я училась у…
— Англез, — отвечает Каннингем. — Я играю в англез. Вам показалось. Я профессиональный игрок.
— Подождите, — говорит она ему, но он проходит мимо нее и выходит в ночь. Он не сразу находит ключи от машины, так что дождь успевает вымочить его до нитки, но это его не тревожит. Домой он приезжает незадолго до полуночи.
Он вызывает Рафаила. Великий архангел излучает чудесное золотистое сияние.
— Базилевсом будешь ты, — говорит ему Рафаил. — Мы все проголосовали за тебя, сонм за сонмом. Все согласны.
— Но я не могу быть ангелом. Я же человек, — отвечает Каннингем.
— Прецедентов существует достаточно. Енох был вознесен живым на небо и превращен в ангела. Так же Илия. Святой Иоанн Креститель был, вообще-то, ангелом. А ты станешь Базилевсом Мы уже приготовили для тебя программу. Она на диске: кликни Базилевса, и увидишь. Твое собственное лицо, глядящее на тебя.
— Нет, — говорит Каннингем.
— Как ты можешь отказываться?
— Ты и в самом деле Рафаил? Судя по твоим словам, ты как будто из другого лагеря. Искуситель. Асмодей. Астарот. Бельфегор.
— Я Рафаил. А ты Базилевс.
Каннингем задумывается. Он так устал, что мысли у него путаются. Ангел. Почему бы нет? Субботний вечер, дождь как из ведра, вечеринка не задалась, голова раскалывается: приходишь домой, а тебя назначили ангелом с местом в иерархии. Так почему бы и нет? Почему нет, черт возьми?
— Ладно, — соглашается он. — Я Базилевс.
Он опускает руки на клавиатуру и выстукивает на ней простенькую формулу, которая направляется по сети прямо в большой компьютер северо-калифорнийского отдела Министерства безопасности. Он нажимает еще две клавиши, и точно такой же сигнал направляется к Советам Почему бы и нет? Чем больше, тем вернее. Миру осталось жить около шести минут. Каннингем всегда хорошо разбирался в компьютерах. Еще никто и никогда не владел их тайным языком так хорошо, как он.
Затем он опять вызывает Рафаила.
— Ты хотя бы посмотри на себя в образе Базилевса, пока время есть, — говорит ему архангел.
— Да. Конечно. Какой пароль? — Рафаил отвечает. Каннингем набирает. «Приди, Базилевс! Мы едины».
С растущим изумлением и восторгом Каннингем смотрит на экран, в то время как часы продолжают тикать.