– Он… он… в общем – я хочу его! – не решился сказать Зимин, и Уонг понимающе улыбнулся:
– Он с тобой говорил. Он хотел, чтобы ты его взял. Это меч высшего сословия, и среди них попадаются говорящие мечи. Как этот.
– Говорящие? – скривился Зимин. – Я не верю в мистику! Обычная железка, просто по длине подходит и хорошо в руку лег, не более того!
Меч звякнул, зацепившись за стеллаж, Зимин вздрогнул – на запястье расплылось пятнышко крови. Острый клинок оставил неглубокий, но неприятный порез.
– Видишь – ты оскорбил свой меч, и он тебе отомстил! – серьезно заметил Уонг, подошел к полкам, достал глиняный кувшинчик размером с ладонь и подал Зимину. – Намажь, иначе может загноиться. Климат у нас жаркий, раны быстро портятся. Возьми мазь – не всегда сможешь обратиться к магу-лекарю, это только у Властителя под рукой всегда есть свой маг! Остальные выкручиваются как могут. Повторюсь – услуги магов довольно-таки дороги. Кинжал советую взять вон тот, с мечеломом – очень хорош в схватке. Ну а метательные ножи – ты уже видел. Все? Выбрал? Вопросы еще есть?
– Есть, – не двинулся с места Зимин. – Маги. Я упустил из виду магов. Что они умеют, кроме как лечить? Могут ли навести иллюзию? Ну, например, напустить тумана?
– Если только в сортир, – хмыкнул Уонг. – Магия – вещь хорошая, но непостоянная. Они могут сделать амулеты, которые отражают удары. Но вся проблема в том, что они отразят, к примеру, удары меча или ножа, и то определенное количество раз. А если попасть из вашего оружия… в общем, как выяснилось – от него они не спасают. Возможно, ослабляют удар, но настолько ничтожно, что это не имеет никакого значения. Но стоят эти штуки бешеные деньги! Даже для меня бешеные. Не понял? Ну и не надо. Потом поймешь. Бери оружие и вали отсюда. К вечеру представишь мне весь отряд. Пошел!
* * *
Молчаливая толпа, незнакомые, угрюмые лица. Стариков нет – сорок, пятьдесят лет на вид. На пожизненном долго не живут. Нечего небо коптить всяким там ублюдкам, которые не ценят чужую жизнь, меняя ее на грязные бумажки с изображением чужых, вражеских президентов. Да хоть бы и своих – разве стоит чья-то жизнь нарезанной бумаги?
Вообще-то это вопрос. А чем Зимин занимался всю свою осмысленную жизнь? Учился убивать и убивал. И получал за это зарплату. Так чем он отличается от угрюмого чеченца, который сейчас таращится на него, сжав пальцы в кулаки так, что руки побелели? Ненавидит, да. И правильно ненавидит. Встретились бы в «зеленке» – ушел бы только один. И Зимин знал – кто.
– Кто из вас участвовал в боевых действиях, шаг вперед! – Молчание, никто не тронулся с места. – Еще раз спрашиваю – кто из вас участвовал в боевых действиях – все равно где?! Есть возможность получить свободу!
Переглянулись, чеченец шагнул вперед, так же с ненавистью вглядываясь в «гяура»:
– Я участвовал. И что?
– Еще кто-то есть? – Зимин сделал паузу и так же громко добавил: – Те, кого я не выберу, останутся в рабском загоне и навсегда останутся рабами. Те, кто пойдет со мной, – будут участвовать в штурме тюрьмы. Часть погибнет в бою, остальные получат вольную и уйдут – куда хотят. А еще им будет выдана награда в пятьдесят золотых на каждого. Если будут выполнять все, что нужно.
– А что нужно? – уже заинтересованно спросил чеченец.
– Убивать. Резать. Душить. Все, что ты делал на Земле! – бесстрастно сказал Зимин. – Только теперь – здесь. Я собираю отряд, который сможет захватить тюрьму. Мне нужны двадцать человек – самых ловких, самых сильных, самых умелых убийц. Сегодня местные бойцы попытались взять тюрьму в лоб – все полегли. Мы должны взять ее малыми силами и выжить.
– Пятьдесят золотых по местным ценам – это много или мало? – спросил высокий мужчина лет под сорок, массивный, со сломанными ушами, видно бывший борец. (Бузовлев, – тихо пояснил Конкин, – бригадир Ореховских. Киллер.)
– Приличный дом в городе стоит тридцать-сорок золотых. Крестьянин за год работы зарабатывает пять-десять золотых, если хороший урожай. То есть крестьянину за эти деньги нужно работать десять лет, а то и больше. Это очень хорошие деньги.
– А что будет с теми, кто не захочет? – тонким, срывающимся голосом спросил худой мужичонка с липким, неприятным взглядом. – Что с нами будет? (Мухалин! – шепнул Конкин. – Мерзкая тварь, каннибал, душитель, насильник.)
– Не знаю, – равнодушно пожал плечами Зимин. – Может, на кол посадят, а может, свиньям скормят. Мне насрать на вас! На всех! Просто я предлагаю тем, кто умеет обращаться с оружием, пойти на штурм тюрьмы. Выживете – будете обеспечены и сможете жить так, как хотите. Не захотите идти со мной – да сдохните тут, меня не волнует.
– Я слышал, что всех вас хотели отправить на арену, чтобы дрались между собой, как гладиаторы, – с усмешкой пояснил Слюсарь. – Хотите, чтобы вам отрезали башку на потеху черножопым, – значит, оставайтесь. Не хотите – вступайте в отряд! Кто не в курсе – это Николай Зимин, майор ГРУ, специалист по террору и антитеррору, прошел десяток войн и отрезал не один десяток дурных голов. Хотите к нему под команду – добро пожаловать, отморозки! Не хотите – пошли вы все нахрен! Наберем местных, обучим прыгать с парашютом, и вперед!
– А надо будет прыгать с парашютом? – вдруг заинтересовался чеченец.
– Надо будет, – кивнул Зимин. – Притом ночью. С драконов. Есть тут те, кто хочет умереть свободным? Или жить свободным? Или все хотят подохнуть, как быки на арене? Ну?!
– А как это ты сумел выбиться в начальники? – Сквозь толпу протолкался мужчина лет тридцати пяти, губастый, краснолицый. (Убил семью фермера, – прошептал Конкин, – детей, женщин. Добивал топором. Они только что машину продали. Младенца растоптал.)
– Гляньте, железку нацепил! А почему мы должны тебе верить? Майор он, понимаешь! А я полковник! Ты кто вообще такой, а?
Клинок сам по себе, без участия разума прыгнул в руку, серебристая полоса со свистом рассекла воздух и тут же опустилась, теряя на землю крупные красные капли. Обезглавленное тело рухнуло с глухим стуком, пальцы сжались, вырывая из земли пожухлые, истоптанные травинки, несколько судорог и тихое бульканье из рассеченной трахеи. Больше ничего. Был ублюдок – и нет ублюдка.
– Еще полковники есть? Такие, как он? – холодно спросил Зимин, наклонился и вытер клинок о труп убийцы фермера, поворачивая меч вправо-влево. В памяти отложилось – если сунуть нечищеный клинок в ножны, кровь, оставшаяся на лезвии, загниет и от ножен будет исходить тяжелый, трупный запах. А кроме того, на металле образуется опасный налет трупного яда и размножившихся бактерий. Так-то для боя даже хорошо, если собираешься смертельно ранить противника, но если ты при этом сам случайно порежешься своим же клинком – результат может быть фатальным.
Чеченец, который невозмутимо стоял на месте, поднял ногу и прижал подошвой подкатившуюся к нему голову. Посмотрел вниз, ухмыльнулся:
– Чисто сработано! Хорошо! Я много голов отрезал, знаю в этом толк!
Зимин окаменел, еще секунда, и он срубил бы голову и этому негодяю. Но тот замолчал, почуял опасность, как зверь чутко чувствует, в каком месте нужно остановиться, чтобы не попасть в ловчую яму. Посерьезнел:
– Каковы гарантии?
– Мое слово, – буркнул Зимин, чувствуя, как отпускает волна гнева.
– А не боишься, что в спину ударю? Я ненавижу вас, неверных! Дай мне возможность, и я вам всем головы поотрезаю! Ты ведь воевал против нас, так?
– Да. Воевал. И много голов покатил. И по горным склонам, и по сирийской пустыне. Не все же вам развлекаться! За бороду очень удобно держать, когда глотку режешь, не правда ли?
– Правда… – снова усмехнулся чеченец, и глаза его, колючие, жесткие, вдруг потеплели. – Ты воин. Думаю, что мы с тобой сработаемся. Пусть мы даже и враги. Клянусь, что, пока мы не закончим дело, никто из нас, чеченцев, не поднимет на тебя руку.
– А потом? – не выдержал Слюсарь.
– А потом, мусорская ты рожа, каждый сам за себя.
– И не поднимет руку на членов отряда, – жестко, разделяя слова, бросил Зимин. – На всех, кто будет в отряде! Клянись!
– И на тех, кто будет в отряде, – клянусь! – кивнул чеченец. – Мое имя Муса Джабраилов. Меня все знают. Я за свои слова отвечаю!
– Это ты организовал нападение на отдел милиции, – нахмурился Слюсарь. – И ты взял заложников!
– Если бы не предательство, меня бы никогда не поймали! – скривился Джабраилов, щупая подбородок, заросший черной с проседью щетиной. – Вы, русские, подлые твари! Купили моих людей, и они меня сдали!
– Ха-ха! – хохотнул Слюсарь. – Продались твои люди, а мы подлые?! Вот это ты даешь! Да ты…
– Тихо! – прекратил пререкания Зимин. – Сколько чеченцев здесь присутствует? Тех, что разбираются в оружии, умеют прыгать с парашютом и хотят стать свободными?
– Все. Десять человек, – надменно задрав подбородок, заявил Джабраилов. – За всех десятерых отвечаю!
– Конкин, давай, подбирай остальных. Двадцать человек. Лучше бывшие десантники, спортсмены. Слюсарь, останешься с ним. Если кто-то попытается возбухать – бей наповал! Вот тебе кинжал – потом вернешь. Кстати, оружие получите чуть позже – только эти двадцать человек.
– А ты куда? – Слюсарь с опаской посмотрел на молчаливую толпу, с которой он недавно познакомился очень близко. – Подождал бы.
– А чего ждать? Я все сказал. Если кто-то хоть пальцем тронет тебя или Конкина – с него живьем спустят кожу. Вот и все.
– Только мы можем этого уже не увидеть! – тихо пробормотал Слюсарь и громко скомандовал: – Ну, чего застыли?! Джабраиловцы – строимся справа. Остальные, добровольцы – слева! А мы будем сейчас выбирать! Задохликов не надо, сразу говорю – только крепких бойцов! Отобранные отправятся к магу получать знания о боевых искусствах – бесплатно, замечу! Готовьтесь! Да не ссыте вы, не больно, мы уже сходили к магам! Живы и здоровы!
* * *
– Почему вы все время ходите голые? Что, у хозяина нет денег на одежду для рабов?
– Одежда – это для свободного. Рабы одеваются в то, что дал им Создатель.
Девушка повернулась на бок, прижалась к Зимину и начала щекотать ему сосок ухоженным пальчиком:
– А разве тебе не нравится мое тело? Почему ты хочешь, чтобы я его прикрыла?
– Нравится. Очень нравится. Но только… странно это все. А если холодно? Если дождь? Неужели у вас не бывает холодов? Ну, вот горы, там же лежит снег! И как же без штанов? Без платья?
– Ну там – да. Что хозяин даст, то и наденем. А дома нет. И зачем? Тепло ведь! Мы надеваем набедренную повязку только тогда, когда у нас «красные дни», чтобы хозяин не видел некрасивого. А так зачем?
– Ну ладно. С этим более или менее ясно. А само по себе рабство? Ты хочешь стать свободной? Неужели никогда не хотелось стать свободной? Чтобы ложиться в постель не с тем, с кем прикажет хозяин, а с тем, кого захочешь? А если хозяин вдруг решит, что ты ему не нужна, и убьет тебя? Это не волнует?
– Господин, ты смешной! – хихикнула девушка. – Хозяин не убьет меня! Он будет меня лечить, потому что я стою денег! Сейчас – больших денег, потом – денег поменьше. Но все равно – денег! Какой же глупец выбрасывает деньги на ветер? А что касается свободы… я не задумывалась над этим. Вот сейчас подумала, и мне стало страшно – куда я пойду, когда стану свободной? Что я умею, кроме того, как лучше удовлетворить мужчину? Ну, окажусь в борделе, буду ублажать купцов и солдат – так лучше? Сейчас обо мне заботятся, я вкусно ем, вкусно пью, сплю с красивыми, сильными мужчинами… вот как ты, такими! Прислуживаю хозяину. У меня прекрасное, сытое будущее! И я должна мечтать о свободе, которая принесет мне только болезни, голод и боль?
– Ты училась где-то? – Зимин сменил тему, поняв, что тут не прошибить. Она или ловко увиливает от ответа, или искренне считает, что жить под хозяином гораздо выгоднее, чем бороться за свое существование на воле. И по большому счету – так ли она не права? Хорошо жить богатому и здоровому, а если свободный беден и болен? Может, ему лучше обрести хозяина? Который будет о нем заботиться? Сложный, неоднозначный вопрос. Свободу есть не будешь…
– Да! – хихикнула девушка, которая вообще слишком много смеялась – на взгляд Зимина. И его это стало немного раздражать. Впрочем, ей лет-то всего ничего, шестнадцать, не больше – так чего не смеяться? В шестнадцать все кажется смешным, особенно здоровенный белый мужик, покрытый шрамами и не знающий очевидных истин. – Я училась в школе, как и все наши девушки! Мы должны уметь поддержать разговор, прочитать господину записку, ну и вообще – владеть хорошими манерами. А еще нас учили ублажать мужчин… – Она хихикнула, и Зимин недовольно дернул щекой. – Вот так!
Девушка сползла по животу Зимина, устроившись между ногами, и занялась тем, чему ее научили в школе.
Учили явно хорошие учителя, девица была хорошей ученицей, потому на ближайшие полчаса разговоры на посторонние темы уступили место вздохам и стонам. Уже глядя в смуглую спину скачущей на нем девушки, Зимин вдруг подумал, что все его расспросы обычно заканчиваются именно так – бурным сексом. Ощущение, что рабыня затыкает ему рот, переводя разговоры в нужное русло.
На Земле у спецслужб есть такое понятие, как медовая ловушка, когда некоему субъекту подставляют красивую девушку, с помощью которой узнают информацию, вербуют либо просто компрометируют объект. Возможно ли, что и здесь используют те же методы?
Вполне возможно. Подставить рабыню, и она вызнает все планы, все намерения опасных, непредсказуемых чужеземцев. На месте Уонга Зимин именно так бы и сделал. Хотя по большому счету зачем? Ну что он может знать, какую может представлять опасность для государства? Даже глупо…
А с другой стороны – а если он какой-то там замаскированный маг? Колдун? И мечтает о захвате власти? Как бы он тогда себя вел? Постарался бы усыпить бдительность аборигенов. Так почему не предпринять необходимые меры и не пресечь злые происки на корню?
Потом они разговаривали обо всем – рабыня, как и ожидалось, оказавшаяся в высшей степени любознательной, расспрашивала о жизни Зимина на Земле и вообще о жизни на Земле. Он, расслабленный после сексуальных процедур, отвечал бездумно, быстро, как и полагается мужчине, только что ублаженному по самое не хочу. И чем больше расспрашивала, тем больше Зимин подсознательно напрягался, выбирая выражения, обдумывая каждое слово – насколько мог это сделать.
Спецслужбы во всех мирах одинаковы, даже если вместо пистолета с глушителем носят кинжалы с отравленными клинками.
Подумалось – а если рабыня на самом деле не только и не столько обычный агент, выпытывающий у клиента информацию, может, она еще и убийца? А что – где-нибудь в волосах спрятана отравленная игла, кольнула легонько – и вот ты уже на том свете, рассказываешь Создателю, зачем поубивал полсотни людей и не стоило ли ограничиться пятью-семью негодяями!
М-да… на войне все проще. Как только приближаешься к верхушке власти, так сразу и начинаются все эти политические кружева. Интриги, тайны и тайные убийцы…
Еще через полчаса Зимин выгнал любвеобильную девицу из шатра, сославшись на то, что его орган скоро не выдержит ее напора и отвалится, а еще – что завтра тяжелый день и ему нужно выспаться. Что в общем-то было правдой – хотя и наполовину. И орган, хоть и слегка ныл, натруженный умелыми ласками, – ничуть бы не отвалился, и день хотя и тяжелый – но не настолько, как многие из тех дней, которые пережил майор Зимин, будучи на службе у государства. Просто не хотелось оставлять в шатре девицу, которая может ночью спокойно перерезать тебе глотку. Если ей прикажет хозяин, конечно.
Когда находишься в стане неприятеля, лучше всего спать одному, выставив вокруг себя сторожевые «флажки». Вот как сейчас, когда Зимин поставил у входа табуретку, водрузив на нее медный таз для умывания – каждый, кто войдет, неминуемо на него наткнется. Грохоту будет! На всю округу. Так-то сомнительная защита – захотят, все равно убьют, – но все-таки. Так спокойнее.
Ночью никто не вломился, не подкрался, не пустил в шатер ядовитую змею.
Когда продудели трубы к побудке, Зимин встал, потянулся, быстро надел на себя штаны, рубаху, нацепил железяки – как символ свободы, – убрав табурет с медным тазом, пошел наружу. Время водных процедур, однако!
Река, на берегу которой стоял лагерь Властителя, была схожа с рекой Урал либо с Окой – не очень широкая, но и не меленькая, с прозрачной теплой водой, с водорослями, колыхающимися на глубине, со стрекозами, проносящимися над спокойной водной гладью. Если не оглядываться назад и не прислушиваться к реву ездовых трицератопсов, можно было подумать, что находишься где-нибудь в Центральной России, на одном из пляжей с мягким белым песком, приятно холодящим и ласкающим ступни.
Зимин сбросил с себя одежду, предварительно оглянувшись по сторонам, это уже вошло в привычку – мгновенно оценить ситуацию. Никого опасного, на первый взгляд, не было – солдаты, раздетые догола и обнаженные по пояс, мылись, зачерпывая воду руками, кружками, шлемами. Над водой курился небольшой туман, еще не спугнутый утренним ветерком. Солнце едва-едва выглянуло из-за горизонта, окрасив его в розовые краски.
Хорошо! Сейчас бы еще искупаться! Смыть следы ночных забав, предательски видневшиеся на животе и чуть пониже…
Зимин любил плавать и плавал довольно хорошо, мог проплыть несколько километров подряд, испытывая усталость не более, чем от бега. Отлично нырял, что отметил инструктор по подготовке боевых пловцов – обучение нырянию входило в курс подготовки диверсантов-разведчиков, и Зимин блестяще прошел обучение. Ему даже предлагали перейти в разведку морской пехоты, стать инструктором, но он тогда отказался. О чем потом иногда жалел. Море, солнце, работа от восьми до пяти – что может быть лучше? Сейчас жил бы дома, с семьей, с женой и детьми. А что вышло? М-да…
Потрогав воду ногой, шагнул, погружаясь по колено, хотел броситься вперед, нырнуть, но кто-то крепко уцепил его за предплечье:
– Стой! Не вздумай!
Зимин вывернул руку из захвата, обернулся, готовый к бою, и едва удержался, чтобы не ударить. Перед ним стоял один из тех, кто делал ставки, когда Зимин и Слюсарь дрались против озверевшей толпы заключенных. Николай, с его тренированной, почти фотографической памятью, хорошо запомнил этого крепыша, ухмылявшегося во все свои белоснежные зубы и подбадривавшего нападавших громкими криками.
Его трудно было забыть – шрам, спускавшийся со лба, пересекал нос и губу вояки, придавая ему зловещий вид маньяка, только и мечтающего кого-нибудь порешить.
Впрочем, Зимин знал лучше других, что маньяк частенько совсем не выглядит маньяком, и стоит только поглядеть на бывших соседей майора, чтобы удостовериться в этой простой истине. Мухарин не был похож на маньяка, скорее – на слесаря-сантехника или тракториста. Мухарин, который писал стихи и вообще выглядел безобидным донельзя мужиком, был одним из самых отвратительных тварей на свете, безусловно заслуживающих смерти. А тот же Чикатило? Кто бы смог разглядеть в этом ничтожном ботане кровожадного гада, истязающего всех, кто попал в его обагренные по локоть руки? Маньяк – он на то и маньяк, чтобы маскироваться, чтобы стать незаметным, чтобы до того, как ему свернут башку, убить, замучить как можно больше живых существ. Ошибка природы, воплощенный хаос, бес в человеческом обличье!
Но этот тип определенно ничего не знал и знать не хотел о том, как выглядят настоящие маньяки, и о том, что частенько под ужасной внешностью убийцы таится мягкое, доброе сердце. Не был он мягкосердечным, не был добрым и нежным – обычный забияка, командир дюжины тяжелых латников императорского Гвардейского полка Амброз Сарнуа. За беспорядок в рабском загоне его лишили месячной оплаты, как командира, и когда он увидел виновника (как он считал) его проблем, Амброз не выдержал.
– Что надо? – «приветливо» спросил Зимин, уже зная, что без потасовки не обойдется. И это все очень некстати – если его ранят, придется обращаться к магу-лекарю, и неизвестно, как быстро вылечится – смотря какие будут раны. Дуэли здесь проходили довольно жестко, до первой крови не обойдешься. И если сравнивать умение сражаться на мечах, Зимин и в подметки не годился здешним завзятым рубакам – они посвятили этому искусству всю свою жизнь, сражались, убивали и едва не были убиты. Куда там с ними тягаться чужеземцу, рефлексы которого еще не вросли в неподготовленный тренировками мозг и в мышцы, заучившие совсем другие движения.
– Ублюдок, ты что, не знаешь – в воду заходить нельзя? – так же любезно сообщил дюженник. – Или у вас, бледнолицых дебилов, все такие идиоты?
– У дебилов обязательно все идиоты, – пожал плечами Зимин, отвернулся и стал плескать на себя воду, настороженно поглядывая в реку. Он уже понял, что с рекой все не так чисто, как с ее водой.
– Остришь, придурок? – нахмурился дюженник и оглянулся на собравшихся вокруг солдат. Их уже подтянулось человек тридцать, и продолжали подходить, зачуяв кровь, как акулы, собравшиеся вокруг раненого кита.
– Так. Чего надо? Подраться желаешь? – мрачно констатировал Зимин, обводя взглядом разгоряченные лица. – Драться с тобой я не могу. У меня запрет на дуэли. Запрет от Властителя. Потому иди-ка ты отсюда и не мешай умываться.
– Грязная чужеземная скотина! Надо было позволить тебе войти в реку, чтобы как следует подкормить бигланов! – прошипел дюженник, сплевывая на песок. – Пользуешься именем Властителя, чтобы ускользнуть от дуэли?! Трусливый гад! Мерзкий белый червяк! Гаденыш, недостойный прикосновения клинка! Хр-р-р… тьфу!
Здоровенный желто-зеленый плевок ударился в грудь Зимину и остался на ней торчать, прилипнув, приклеенный. Зимин никогда не умел так плеваться – для этого нужно особое умение, а еще полное отсутствие брезгливости. Катать во рту ком из соплей и слюней – это надо быть совершеннейшей обезьяной. Одно дело ради выживания жрать сырых червей и лягушек, и другое – высасывать из носоглотки куски слизи, чтобы запустить им как можно дальше. В данном случае в противника.
Зимин наклонился, взял горстью мокрый песок и под хохот солдат стер с себя мерзкую слизь. Выпрямился, стал одеваться, не сказав ни слова.
Другой плевок угодил ему в щеку, под еще более радостный хохот толпы собравшихся вокруг солдат. Пришлось оттирать его пучком травы, сорванной в воде у самого берега. Вытер, надел рубаху, подошел к ухмыляющемуся солдату. Секунд пять смотрел в лицо невозмутимому противнику и затем без замаха, коротко, сильно ударил его в переносицу, рассчитывая убить одним ударом.
Не получилось. Дюженник неожиданно мягким, умелым и точным движением отвел руку майора в сторону и нанес свой удар, рассчитывая свалить великана, пробив ему в солнечное сплетение.
Тоже не удалось. Зимин блокировал удар ладонью левой руки, взял руку соперника на болевой прием, рассчитывая сломать в локте, но… казалось бы, верный прием тоже не прошел – солдат сделал невероятное сальто, выворачиваясь из стального захвата, и приземлился на ноги позади Зимина, встав в незнакомую боевую стойку.
– Хорошо! – удовлетворенно кивнул он. – Продолжаем разговор!
И тут же взметнулся в воздух, демонстрируя чудеса растяжки и скорости движения.
Этот человек, на голову ниже Зимина, в плечах был едва не шире землянина, а по скорости мог сравниться с лучшими бойцами, которых в своей жизни видел майор Зимин. В его боевом стиле был только один недостаток, о котором знал Зимин и который мог помешать аборигену победить в этой схватке. Он был слишком самонадеян.
А еще боялся. Нет, не Зимина – он считал чужеземца жалким, неумелым существом, которое только и может, что сражаться против своих соплеменников, таких же убогих и рыхлых, как и он сам. Нет, дюженник боялся Властителя. Если он убьет чужеземца, гнев Властителя обрушится на него, на Амброза, и тогда все будет очень плохо. Ведь как думалось – быстро, без проблем, срубает белокожего придурка, мочится на него, закрепляя успех, и шагает дальше, по своим делам, восхваляемый толпой почитателей таланта бойца. Все-таки не зря Амброз был чемпионом полка по единоборствам – уже который год. Он никак не рассчитывал, что встретит в лице чужеземца достойный отпор.
Зимин встретил этот водопад ударов, ловких переворотов и финтов совершенно спокойно: ни один нормальный, профессиональный боец не будет прибегать к эдакой глупости – задирать ноги выше пояса. Все удары ногами идут не выше солнечного сплетения. Те, кто скачет, как в голливудских фильмах о карате или японско-китайских о ниндзя, ляжет в сырую землю, и в самом ближайшем будущем. Бой – это не кино, и в бою нет ничего красивого. Только эффективное, смертоносное и совсем не зрелищное.
Так и здесь – Зимин легко вписался в вихрь ударов, часть блокировав, часть приняв на могучие, тренированные мышцы, и сумел-таки пробить в солнечное сплетение противника, выключив парня так, будто нажал на кнопку выключения. Что бы кто ни думал, но если с достаточной силой, точно, умело попасть в солнечное сплетение – человек может не только потерять сознание, но и умереть. Если, конечно, у него нет специальной подготовки.
Амброза спасло то, что его брюшной пресс был от природы очень крепок и, кроме того, он не гнушался тренировками, укрепляя мышцы пресса каждый день – если было время и силы.
Жалованье дюженника вполне недурное, но если ты не дворянин и у тебя нет богатых родственников – выше дюженника ты не поднимешься, сотником, а уж тем более тысячником не станешь и на хороший дом, на торговую лавку к окончанию контракта никак не заработаешь. Для этого нужны средства побольше, чем один золотой в неделю. Так что – хочешь хорошо жить, делай то, что лучше всего оплачивается. А что умел Амброз? Драться. Разбивать головы, вышибать зубы. И он дрался – легально, на арене, за хорошее вознаграждение.
Армейское командование не было против участия солдат в подобных играх – во-первых, это поддерживает боевой дух солдат. Во-вторых, каждый, кто видит победителя, неминуемо хочет быть на него похожим.
Первая реакция, когда враг повержен, – добить. Убить или искалечить так, чтобы он уже не поднялся. Потому Зимин уже держал руку Амброза за запястье, и нога его была занесена над шеей дюженника, чтобы переломить ее резким ударом пятки. Лет пять назад Амброз был бы уже мертв. Сейчас каблук только лишь коснулся потной кожи, обозначив смертельный удар. И… все.
Зимин опоясался мечом, поискал кинжал – вспомнил, что отдал его Слюсарю. Повязал перевязь с метательными ножами, не обращая внимания на гробовое молчание толпы, наблюдавшей за его манипуляциями, пошел в лагерь, выбросив из головы этот инцидент.
Чего-то подобного он и ожидал – не так быстро, но ожидал. Никто не любит выскочек, тем более если они вдруг поднялись из самых низших слоев общества. Из презренных рабов. Мерзкие, рыхлые бледнолицые чужеземцы. Ксенофобию никто не отменял, и во многих языках Земли понятия «враг» и «чужой» обозначались одним словом. Так почему этот мир должен быть исключением?
Шатер, в который поместили швей, был похож на обычный солдатский шатер на двадцать человек, но располагались здесь сорок мастеров и мастериц, которым дали задание пошить двадцать парашютов. Они не понимали, что шьют, зачем шьют, но им довели до сведения, что если напортачат, если швы будут некрепкими, разойдутся – все мастера умрут.
Если парашютные ранцы не подойдут по заданным параметрам, те, кто их сшил, – умрут.
Если до сегодняшнего полудня они не успеют сшить то, что нужно, – умрут.
В общем, за любые прегрешения – смерть, да не просто смерть, а гадкая – на кол или еще что-нибудь столько же гадкое – как та казнь одного из чужеземцев. Благо, что фантазия мастеров заплечных дел совершенно неистощима.
Человек – существо злобное, вредное, и страдания других всегда вызывали у людей неподдельный интерес. Не его же казнят, почему бы и не посмотреть? Швеи и портные не упускали случая поглядеть на казнь тех, кого объявили государственными преступниками, но совершенно не желали участвовать в «представлении» в роли жертвы, а потому двадцать полотнищ были уже готовы, лежали на брезентовом полу ровными рядами возле предназначенных им ранцев.
– Господин! Мы сделали! – Пожилой портной с покрасневшими от усталости и снадобий глазами угодливо поклонился, и следом за ним поклонились все остальные мастеровые. Глаза у них были так же красны – принимая снадобье, не дающее спать, ты не особо заботишься о последствиях для организма. Главное – не усесться задницей на кол, а глаза отдохнут и выздоровеют. У живого. Потом.
Зимин кивнул, подошел к первому попавшемуся парашюту, пощупал, подергал ткань. Крепкий шелк. Из него можно было бы пошить дорогие платья, нательное или постельное белье. Он не хотел думать, сколько стоили для казны несколько штук шелка. Какая разница? Когда государство занимается государственными делами, цена вопроса интересует его меньше всего. Что для Империи какие-то несколько штук шелка? Натурального шелка…
Проверил швы, стропы, ремни подвесной системы, вытяжной парашют – на вид все было в порядке. Теперь – только испытать.
Зимин великолепно знал конструкцию парашюта. И не только этого парашюта – крыло. Он знал конструкции большинства парашютов, используемых на Земле, великолепно управлялся с каждым из них, помнил параметры основных, потому ему не составило большого труда составить чертеж-схему, по которой швеи и сделали то, что сделали.