Скачать книги фэнтези и фантастики
– Да уж, – Олег Дмитриевич вдруг стал серьезным и печальным. Ведь у него и у меня там остались семьи. И он, и я души в них не чаяли, и за время моей службы на «Смольном» я успела сдружиться с его женой, которую, как ни странно, звали так же, как и меня – Елена Викторовна. Вот только детей у них не было – не дал Господь, как ни старались.
– Ладно, Леночка, мне пора. Прием у самого императора, представь себе. А я ни ступить, ни молвить не умею в компании августейших особ. Ну, да ладно, прорвемся, где наша ни пропадала. Не скучай тут без меня!
– Да у меня и времени-то нет скучать, – улыбнулась я, возвращая бинокль командиру «Смольного». – Вчера еще пару пациентов привезли. В том числе и одну американку. Всего хорошего, Олег Дмитриевич.
И только я собралась вернуться в свое «королевство», как вдруг обратила внимание на катер, на всех парах идущий к «Смольному». Присмотревшись, я разглядела долговязую фигуру Коли Домбровского. И через пару минут он уже целовал меня в щеку.
– Леночка, ты, как всегда, божественно красива!
Я засмеялась.
– Не надоело делать комплименты женщине, которая тебе в матери годится?
– Так уж и в матери. Какая у нас разница – два-три года?
– Чуть поболее. Да и, как ты сам знаешь, женщинам не задают такие вопросы. Ладно, скажи лучше сразу, чего надо.
На самом деле, конечно, я была его старше всего на четыре года, но он мне очень напоминал моего Коленьку, которому сейчас там всего лишь восемь лет. Воистину многие мужчины так и остаются мальчишками. Не все, конечно, мой Петя – совсем другое дело, но очень и очень многие.
– Лен, мне передали с «Королева», что к тебе привезли Мейбел Катберт, – произнес Николай, смущенно отводя взгляд.
– Привезли… Я ее еще не видела, она Юре досталась. Пришлось руку ей загипсовать.
– Можно мне к ней? – Николай покраснел, как школьник, которого похвалил строгий учитель.
– Видишь ли… Вот какое дело, – мне очень не хотелось говорить с Колей на эту тему. – Она Юру попросила, чтобы тебя ни под каким соусом к ней не пускали. Именно тебя.
Лицо Николая изменилось, веки его чуть задрожали, как у моего Кольки, когда он пытается сдержаться, чтобы не заплакать. Да, похоже, влюбился молодой человек… Невзирая на укольчик ревности – когда он узнал, что я замужем, он успокоился мгновенно, – я сжалилась над ним и предложила:
– Ладно, если хочешь, передам ей от тебя записку. Может, передумает…
Он достал из своей сумки блокнот, начал чего-то писать, вырвал листок, скомкал, начал писать вторую записку, третью… Потом жалобно посмотрел на меня и уныло промямлил:
– Бесполезно все это, она даже читать не будет. А главное, я даже не знаю, в чем я виноват!
– «Молчи, устал я слушать. Досуг мне разбирать грехи твои, щенок», – процитировала я. И когда он удивленно на меня уставился, добавила: – Похоже, не учили тебя в твоей Америке басням Крылова. И чтоб ты знал: для нас, женщин, часто не важно, в чем именно мужчина виноват – «ты виноват уж тем, что хочется мне кушать». Часто, кстати, буквально.
Посмотрев на него и увидев, что у бедного мальчика уже предательски заблестели глаза, я сжалилась и прервала свой поток красноречия:
– Ладно, давай сделаем так. Поговорю я с ней, узнаю, в чем дело. Только вот еще что. Я тут краем уха услышала разговор двух девиц из ваших, телевизионщиц, про то, что ты с Машей провел бурную ночь. Это правда?
– Ночевали в одном кубрике – иначе просто места не было. На разных кроватях. И никакого hanky-panky, – этого слова я не знала, но сразу поняла, о чем он говорит, – у нас не было, поверь мне.
– Да верю я, верю, – устало сказала я. – Я и тебя знаю, и ее – ее даже лучше, чем тебя. Ни она мужу не изменит, ни ты к замужней не полезешь. Как ко мне тогда перестал клинья подбивать. Верно ведь?
Ник густо покраснел, а я поцеловала его в щеку и сказала:
– Но вот не исключаю, что некая, скажем так, добрая душа донесла девушке эту информацию. Ладно, не дрейфь, поговорю я с твоей красавицей, посмотрим, чем дело кончится. Ты где будешь?
– Еще часа два-три на «Смольном», у себя в кубрике. Буду работать над номером.
– Вот и хорошо. Если что узнаю, зайду к тебе. Но ничего обещать не могу, – сказала я. – И выше голову, скаут!
– Ладно, я буду ждать, – уныло сказал Николай, попрощался со мной и поплелся к себе в кубрик. А я пошла вниз с твердым намерением поговорить с этой заморской прелестницей.
Но как назло, меня ждали два новых пациента – курсант с температурой за сорок и еще один британский юнга – над этим хоть и не надругались, но избивали его, похоже, все, кому не лень. Левая рука была когда-то сломана и неправильно срослась, на теле сплошные гематомы, ну и далее по списку… Я почувствовала, что все больше начинаю ненавидеть английских военных моряков. Руку пришлось заново ломать, потом снова составлять кости, гипсовать. Хорошо еще, другими травмами занялись мои курсанты… В общем, у Колиной пассии я оказалась только через четыре часа.
Постучав и услышав разрешение войти, я шагнула в небольшой двухместный кубрик. На кровати у окна лежала девушка. На первый взгляд, серая мышь – немного опухшее лицо, не самая большая грудь, худая если не как жердь, то близко к этому. Но присмотревшись, я подумала, что если ее приодеть и чуток подкрасить, то будет очень даже ничего.
– Здравствуйте, мисс Катберт, меня зовут Елена Синицына, я – главный врач.
Ее лицо вдруг покраснело, губы задрожали, и она процедила сквозь зубы:
– Слышала я про вас. Это у вас роман с этим проклятым репортеришкой, не так ли?
Я посмотрела на нее абсолютно спокойно:
– Какой еще роман? Мы с ним друзья, не более того. У меня, знаете, и муж есть, и дети. Не скрою, что сначала Ник мною заинтересовался. Но узнав, что я замужем, интерес сразу погасил.
– Ну да, у вас и муж, и дети, и мальчик на стороне. Но не бойтесь, у него и еще подружка есть. Какая-то Марша. Не ревнуете?
– Маша? Его сотрудница? Можете не беспокоиться – и с ней у него ничего нет.
– И опять вы врете. Они вместе ночь провели, мне Лиза все рассказала. Как и про вас тоже.
Ага, подумала я. Теперь мне стало понятно, откуда ноги растут. А девица, разгорячившись, гневно выпалила мне:
– Да и Лизу этот похотливый янки пытался изнасиловать, когда они по Стокгольму гуляли, а она ведь замужем. Она все мне рассказала.
И тут я расхохоталась.
– Лизу? Изнасиловать? Николай? Видите ли, голубушка, многие видели, как она вернулась с прогулки, и поверьте мне, платье у нее было в полном порядке, ни царапин, ничего, у Николая, кстати, тоже. А вот потом она напилась и начала орать своим приятелям, да так, что слышно было по всему коридору, что, мол, он повел себя как последний гомик, и она ему еще покажет… Обиделась на то, что не захотел он ее!
Девица вдруг смутилась. Похоже, я наконец-то подсознательно выбрала правильную тактику, хотя меня это и правда рассмешило. А та вдруг спросила:
– А что это такое «гомик»?
– Ну, это человек, которому не нравятся женщины, – я решила не рассказывать юной глупышке, какие в Америке и Европе двадцать первого века встречаются мужчины, и чем они занимаются.
– А зачем ей было нужно, чтобы он ее захотел? – немного подумав, сказала Мейбел.
– Поговорите лучше с ее коллегами – они вам выдадут на-гора список ее любовников. А меня это, знаете, никогда не интересовало.
Та задумалась.
– Скажите, а у вас с ним точно ничего не было? – жалобным голосом произнесла она.
– Нет, конечно, – я посмотрела в глаза девице. Та смутилась.
– Я вам почему-то верю. А у этой Марши? Или Маши?
– Не могу себе этого представить, честно вам скажу. Я знаю и его, и ее. А вот про вас он спрашивал. Чуть не плакал, когда я его к вам не пустила, – я пристально посмотрела на притихшую Мейбел.
– Так он приходил? – воскликнула девица. Она вдруг уткнулась лицом в подушку и заплакала. Я подумала про себя: надо же, неужто и я в молодости была такой же наивной дурочкой? А вслух сказала:
– Если хотите, могу ему передать, чтобы зашел к вам. Только давайте сначала я посмотрю на ваши снимки. – Я вынула из конверта рентгеновские снимки, сделанные Юрой. Показала ей и продолжила: – Вот, смотрите. Вот это – ваша кость.
Та с неким страхом посмотрела на снимок.
– Неужто это мое?
– Ваше, ваше, голубушка. А вот здесь, видите, трещинка. Поэтому походите-ка пару недель в гипсе, потом мы его снимем и еще раз сделаем такой же снимок. Только тогда мы сможем вам точно сказать, когда вы выздоровеете полностью.
– Миссис Елена, скажите, а что с синяками на моей груди? – и она приподняла рубашку. – А то я не хотела спрашивать у того, другого доктора, он – мужчина.
Я посмотрела и успокоила:
– Вот они пройдут через неделю, или даже раньше. Не бойтесь. А грудь у вас красивая, она такой и останется. Ладно, я побегу, может, еще и успею застать вашего Ромео, – я удивилась, увидев, как Мейбел неожиданно покраснела. – Только с Лизой вы будьте поосторожнее. Слышала я краем уха, что ее интересуют не только мужчины.
И, не обращая внимания на то, как моя пациентка побледнела, помчалась к кубрикам репортеров.
Но Коли, увы, уже там не было, а к его двери была прикреплена сложенная вдвое записка с надписью «Капитану Синицыной», на которой стояло время написания – 19:25 – всего пятнадцать минут назад.
«Леночка, срочно отбываю в Свеаборг, вернусь, наверное, не скоро. Вечером на „Смольном“ будет Маша, можешь передать мне с ней весточку. Целую, Николас».
19 (7) августа 1854 года. Балтийское море.
Борт военного парохода «Ля Белль Альзасьен»
Корабельный лейтенант Морис де Шалон
Как гласит английская пословица, у каждой тучи есть своя серебряная подкладка. Мне вспомнилась это выражение сегодня, когда закончился, наконец, этот страшный день.
Перед нами расстилалось свинцово-серое штормовое море. Порывистый северо-западный ветер, мелкий холодный дождь, волны, качающие нашу посудину, словно детскую игрушку… И скорость нашего движения – два-три узла, не больше. Ведь мы идем под парусами, лавируя под небольшим углом к ветру. Но я любовался этими волнами, этим хмурым небом, этим проникающим под кожу дождем, и они казались мне серебряными!
Позапрошлой ночью мы переправили поляка-предателя, принесшего нам новость о разгроме у Бомарзунда и Мякилуото, на «Энкруаябль», флагман нашей эскадры. Приказ командира эскадры, доставленный той же шлюпкой, был таков – как только будет поднят на фок-мачте зеленый фонарь, сразу же сниматься с якорей и следовать в Копенгаген. Никого не ждать – если кто-то отстанет или потеряется, то местом рандеву назначался Копенгаген. Командир, как я тогда подумал, был прав – если русские легко разгромили намного более сильные эскадры, то нас они перетопят как котят, если мы осмелимся дать им бой. И я тогда, впервые за долгое время, помолился Мадонне: «Ave Maria, gratia plena…» И вдруг понял, что конца молитвы я не помню. У меня стало муторно на душе – вдруг Пречистая Дева не простит…
Но все шло поначалу неплохо – слабый ветер дул с юго-востока, эскадра резво бежала на запад, и нам не встретился по дороге ни один русский военный корабль; только две или три лайбы, увидев нас, поднимали все паруса и пытались укрыться в шхерах. На закате мы увидели на юге залив, в котором располагался русский порт Ревель, а чуть севернее – несколько кораблей. Флаги их разглядеть было трудно, но один из них я узнал по силуэту. Это была «Александрия», хорошо знакомая мне еще по Тулону. Как я и ожидал, это была часть нашей эскадры, блокировавшей Ревель. Мы не стали сбавлять ход, но на «Энкруаябле» на воду спустили баркас, который резво пошел в сторону «Александрии».
Вскоре залив пропал из виду. Уже стемнело, и на нашем флагмане зеленый фонарь был спущен, а на его место поднят красный фонарь. Мы подошли чуть ближе к какому-то островку и встали на якорь. Я отправил шлюпку к «Энкруаяблю» и получил оттуда ответ – быть готовым отправиться в путь в четыре часа утра.
Примерно в четыре пятнадцать в утренней мгле я увидел несколько кораблей, идущих к нам с юга. На головном замигал сигнальный фонарь – мол, свои. На что на «Энкруаябле» на мачте появился зеленый фонарь, и мы подняли якорь.
В этот самый момент сбылись мои худшие опасения. Одна из трубок, идущих от котла к цилиндрам паровой машины, вдруг лопнула, и двух матросов-механиков серьезно ошпарило. Пришлось срочно гасить огни в топках и снова вставать на якорь. Я просигналил о поломке и, как и предполагал, получил ответ – следовать к точке рандеву. Тем временем матросы подняли паруса, и мы забились в пролив между двумя островками, который, судя по лоции, должен был быть судоходным. И тут раздался страшный скрежет. Я подумал, что Мадонна таким способом наказала нас за нечестивость и богохульство.
К счастью, корпус корабля оказался целым, а вот правое колесо нашего парохода представляло собой жалкое зрелище – нижние плицы были поломаны, да и висело оно как-то криво. Сержант Делоне, наш корабельный механик, осмотрев полученные повреждения, печально покачал головой:
– Капитан, своими силами мы это колесо починить не сможем. Часть плиц нужно менять, но что совсем скверно, надо будет ставить новую ось – наша треснула. Да и с котлом у нас не все в порядке. Лопнувшую трубку я заменить смогу, но вторая изношена до невозможности и тоже может в любой момент разделить судьбу первой. Запасная же трубка у нас всего одна. Так что предлагаю просто обрубить ось и избавиться от колеса – оно не будет мешать нам во время движения. И хорошо бы еще обследовать корпус в месте удара. Возможно, там появилась трещина.
– Сержант, полагаю, что вы правы, – удрученно произнес я. – Тем более у нас абсолютно нет времени на серьезный ремонт. Приступайте к работам, а я распоряжусь, чтобы вам дали людей.
Вскоре раздался скрип пилы и удары молотков. Через несколько минут колесо спустили на веревках в воду, после чего гребцы на шлюпке отбуксировали его к берегу. Затем сержант Делоне, обвязавшись веревкой, спустился и осмотрел повреждения корпуса. Поднявшись, он заулыбался, и у меня отлегло от сердца.
– Капитан, корпус практически цел, – сказал он. – До Копенгагена мы должны дойти без проблем.
Но только я уже собрался отдать команду поднять якорь, как вдруг где-то вдалеке раздался звук, напоминающий пушечный выстрел. Только он не был похож на гром пушек нашего императорского флота. Да и британские орудия звучали несколько по-другому. Я решил переждать опасность какое-то время в своем укрытии, и как оказалось, принял правильное решение.
Больше никаких выстрелов я не услышал, но вскоре на горизонте показалось два невиданных мною ранее железных корабля. У них не было ни парусов, ни труб. Шли они не очень резво – узлов восемь. Но вскоре я понял, почему – за ними следовали наши корабли, с которыми мы расстались совсем недавно. На их мачтах развевались ненавистные мне российские военно-морские флаги с косым синим крестом. И самое страшное, что ни на одном из них я не увидел никаких значительных повреждений. Лишь на «Энкруаябле» вместо фок-мачты торчал жалкий обрубок. Похоже, один-единственный выстрел заставил нашу эскадру спустить победоносные французские и английские флаги.
Вслед за нашими кораблями следовали еще два металлических, один из них был огромных размеров. Я ранее не видел подобных кораблей. Я снова начал молиться Мадонне, уже своими словами: «Пречистая Дева, сделай так, чтобы эти русские нас не заметили!»
На этот раз, похоже, Мадонна услышала нашу молитву, и все русские корабли проследовали мимо нас. И когда они исчезли за горизонтом, я распорядился поднять паруса, и наша «Прекрасная эльзаска» потихоньку заковыляла на запад.
Пройдя две мили, мы увидели нечто, качающееся на волнах, и это нечто было очень похоже на человека. Я приказал спустить шлюпку, и вскоре к нам на борт доставили труп того самого поляка, который только позавчера принес нам страшную весть о поражениях при Бомарзунде и Мякилуото. Я сначала подумал, что его убили русские. Но присмотревшись, увидел, что в спине его торчала наваха. Как я слышал, русские не употребляют такое оружие. А вот на нашей эскадре многие матросы таскали с собой эти страшные складные ножи. И не только таскали, но и довольно лихо умели ими орудовать. Видимо, поляк был убит нашими «рыцарями плаща и кинжала» за то, что слишком много знал и мог рассказать русским некоторые вещи, которые их не касались.
Я приказал завернуть его труп в старый парус, привязать к ногам пушечное ядро и, после краткой молитвы, выбросить в море – все-таки он тоже человек, пусть и не самый приятный в общении. После этого корабль побежал дальше. И вскоре не стало видно земли ни на севере, ни на юге. Адьё, негостеприимная Россия!
И даже когда небо заволокло тучами, а ветер усилился и подул уже с северо-запада, я был счастлив, как ребенок, только что получивший тот самый подарок на Рождество, о котором он мечтал весь год. Я встал на колени и возблагодарил Мадонну за ее безграничную милость.
19 (7) августа 1854 года. Свеаборг
Евгений Максимович Васильев, капитан ФСБ,
временно прикомандированный к императору Николаю I
Я наблюдал, как к причалу подошел катер, из которого выбралось с десяток человек в форме. Последним из катера выкарабкался высокий парень в цивильном костюмчике с вещевой сумкой и двумя рюкзаками.
– Господин Домбровский, приветствую вас! – улыбнулся я журналисту.
Вообще-то я журналюг не очень жалую, и не только из-за того, что я о них знаю в силу специфики моей службы. Началось все это в далеком детстве, когда рядом с нами проживал один известный в то время журналист. Однажды я возвращался с тренировки по самбо, когда увидел в нашем дворе «мерседес» с открытым окном. Хотя в Москве их уже было немало, но у нашего дома это было равносильно появлению НЛО, и я подошел поближе и увидел, что в машине сидели двое. Любопытство пересилило, и я, стараясь ступать как можно тише, спрятался за кустом. Я услышал голос нашего соседа:
– Такие вот у нас расценки, Тигран Вазгенович. Хотите – сделаем вас меценатом, хотите – поборником возрождения российской промышленности, хотите – радетелем о судьбах ваших сотрудников. Да так все сделаем, что «архангельский мужик» по сравнению с вами покажется карликом…
На что голос с сильным кавказским акцентом ответил:
– Падумаю, дарагой, и дам тэбэ знать.
Когда я рассказал об этом отцу, тот – единственный раз в моей жизни и в моем присутствии – пробормотал нечто, что можно было расценить как непечатное слово.
До начала девяностых он работал в некоем КБ при заводе, который каким-то образом сумел приватизировать сей Тигран Вазгенович. Вскоре не стало завода – на его территории появился новый вещевой рынок, – ну и, соответственно, исчез на время и КБ. Сотрудники же обеих организаций в мгновение ока оказались на улице. Мой отец превратился из конструктора в репетитора для детей богатеньких буратин, а каждое лето проводил в Германии, зарабатывая евро и доллары игрой на гитаре. Такое вот радение о судьбах сотрудников и возрождение российской промышленности. Зато серия статей в одной из популярных тогда газет за подписью нашего соседа могла быть сравнима с житиями святых.
При новом президенте КБ восстало из пепла, аки птица феникс, и одним из первых туда вернулся мой родитель, хотя репетиторствовать он продолжал и далее – слишком уж хорошая у него была репутация среди новых русских мамаш.
Казалось бы, власть переменилась, и журналистам девяностых пора было «скидавать сапоги». Тем не менее в своих газетах они и далее ничтоже сумняшеся отрабатывали гранты, пусть уже не Тиграна Вазгеновича, неожиданно закончившего свой жизненный путь вскоре после тех самых статей от пули неизвестного киллера, а вполне солидных западных фондов. И даже про Пятидневную войну то, что писал наш уже бывший сосед и его коллеги по щелкоперству, иначе как клеветой назвать было трудно.
Но именно на той самой войне я познакомился с двумя журналистами, которых действительно зауважал. Это были Саша Коц и Юра Черников, с которым я с тех пор дружил, насколько это было возможно при моей профессии. И когда Юра мне сказал пару дней назад, что Ник Домбровский – действительно хороший мужик, хоть и пиндос, я поверил им. Кто-кто, а уж Юра в людях разбирается хорошо, по крайней мере, если они мужского пола. Только зачем он держит эту стерву Лизоньку Бирюкову, я не знаю – впрочем, на мой вопрос о ней он в свое время сказал, что она – член его команды, и он своих не предает.
Тут я не выдержал и сказал Юре, что она не член, а другой орган, и что она-то при первой же возможности предаст его, даже не задумываясь.
А еще я обратил внимание, что морда лица этого самого Ника кого-то мне напоминает. У меня профессиональная память на лица, и я мог поклясться, что самого его впервые увидел лишь в девятнадцатом веке, простите уж за каламбур. И наблюдая за его походкой и манерой держаться, я неожиданно вспомнил.
Дело было все в тех же девяностых. Однажды к нам в гости пришел человек, одетый совсем не по-нашему. Отец открыл дверь и бросился ему на шею:
– Макс, дружище, заходи! Вот, познакомься, моя жена Лена, а вот это мой сынуля, Женя. Предвосхищая твой вопрос, скажу, что младшие у бабушки.
Тот троекратно поцеловал маму, пожал мне по-взрослому руку, после чего прошел за обеденный стол, по дороге туда сунув мне пакет и подмигнув:
– Посмотри, если что не понятно – покажу.
В пакете были детский компьютер, несколько книг с картинками на английском языке, одежда и еще кое-какие мелочи. Дядя Макс мне определенно понравился, тем более что папа не раз про него рассказывал.
Они дружили с раннего детства, и их даже называли Макс-большой и Макс-маленький, сиречь мой папа. А потом дядя Макс уехал в Америку, месяца за два до того, как папа познакомился с мамой.
Весь вечер я слушал, как дядя Макс рассказывает о своей жизни там, в той самой стране, которую мы все тогда считали раем на земле.
– Знаешь, я бы не уехал тогда. Но вот впервые в жизни еду я на конференцию в загранку, и мне сразу, как по команде, несколько университетов наперебой предлагают работу. Я им говорю, мол, никогда, я патриот своей родины. Возвращаюсь сюда и узнаю, что мой проект прикрыли, пока я там был, и что работы для меня, в общем, нет. Мол, ищи сам… Я тогда позвонил в Америку и спрашиваю – ваше предложение все еще в силе? Они: да, приезжай, все оформим. И тогда я уехал, да не один, а с семьей. Но все равно жалею, что уехал. Тут моя родина, тут я родился…
– А как там тебе живется? – спросил папа, подливая в рюмку нашего гостя водочку. – У нас тут нахваливают и все никак нахвалить не могут заморские порядки.
– Зарплаты, как ты знаешь, у нас хорошие, но жилье страшно дорогое, еда тоже недешевая и не очень вкусная. Но главное, люди в основном малоинтересные. А те, кто туда приезжает, ожидают золотые горы, а оказывается, что не все то золото, что блестит…
Многие и начинают чернить родину, чтобы хоть как-нибудь оправдать свой отъезд. Некоторые возвращаются назад, домой. Я вот тоже решил – как только уйду на пенсию, сразу же вернусь на родину. И жена не против. Вот Колька мой вряд ли захочет – мальчик, увы, растет американцем… В голове лишь американский футбол, баскетбол и бейсбол. Раньше ходил в воскресную школу при церкви, теперь у него по выходным обычно соревнования.
То есть этот вот Николай Максимыч и есть тот самый Колька. Я вспомнил, как при первой нашей встрече я спросил у него, кто он – американец или русский. Ответ его меня обрадовал:
– Вообще-то и то, и другое. Но если придется выбирать, то я все же русский.
Да, подумал я, тогда был бейсбол в голове, а все равно остался нашим. Поэтому я и не очень противился, когда срочно потребовалось доставить сюда ноут c материалами для императора, и Юра предложил, чтобы привез их Ник, добавив туда кое-что из его собственной коллекции.
Ник пожал мне руку и сказал, протягивая мне один из рюкзаков:
– Господин капитан, вот ваш ноут.
– Ник, а вы не сын профессора Максима Домбровского? – поинтересовался я.
– Да, – удивился он.
– Тогда я знаю вашего отца. Они с моим отцом – друзья детства. Кстати, давай лучше на ты. Зови меня Женя.
– Ник, – ответил он. – Или Коля. Так меня родители называли.
– Пойдем, выпьем по кружечке чая и обсудим наши текущие задачи. А о родителях поговорим позже, думаю, у нас будет на это время.
Чай здесь делали отменный – такой, как у нас продаётся только в лучших магазинах, а еще из самовара на дровах, да в серебряных подстаканниках… Лепота!
Отпив глоточек, я объяснил Коле, что завтра в половину пятого утра мы уходим на «Денисе Давыдове» с императором в Питер, и что по дороге должны будем его ознакомить с тем, что произошло в нашей истории в Крымскую войну и после нее. И что Ник мне поможет презентовать эти материалы.
– Жень, а почему именно я?
– Это Юра предложил. Хочет из тебя сделать лейб-репортера при императоре. Так мне, во всяком случае, кажется. Скучно не будет – Николай человек умный и толковый, и если ты ему понравишься…
Он вдруг посмотрел на меня с какой-то грустью.
– Жень, а как ты думаешь, будет война в Крыму?
– Скорее всего, будет, – ответил я. – Наполеончик наверняка захочет отыграться за здешнее унижение, да и Виктория точит зуб на нашего императора, тем более у нее в числе приближенных Пальмерстон и другие русофобы. А что?
– Жень, я бы лучше туда съездил. В Крыму хотелось бы поработать…
– Там тепло, красиво, интересно… Я согласен, но ты знаешь, что там стреляют. Или будут стрелять. И убить могут. Думаю, там будет куда серьезнее, чем было на Балтике.
– А мне похрен, – было видно, что последнее слово он произнес как-то неуверенно – ругаться его родители явно не учили. Я вдруг сопоставил его грусть с этим непривычным для него выражением и спросил:
– Несчастная любовь?
Николай густо покраснел.
– Не надо об этом.
– Ладно, не буду. Кстати, не знаешь – ты не родственник Николая Витольдовича Домбровского, который воевал в Болгарии?
Ник удивился.
– Был у меня один такой прапрапрадед – у дяди до сих пор висит его портрет, с орденами и в форме. Он потом еще женился на дочери подполковника Алексеева. Меня назвали в честь прадеда, а его – в честь Николая Витольдовича.
Я усмехнулся.
– Ну, тогда мы с тобой родственники, хоть и дальние. На другой дочери Алексеева женился один из моих прапрапрадедов. А сам Алексеев пока в Волынском полку, в Ораниенбауме.
– Ух ты! Интересно будет познакомиться с предком.
– Да он нас с тобой сейчас помладше будет. Я его видел, но с ним об этом не говорил. А то, знаешь, странно было бы – вот так, с бухты-барахты: здравствуйте, я ваш прапраправнук.
Ладно, об этом потом. А пока мы с тобой проведем генеральную репетицию нашей презентации государю императору, и на боковую – на «Давыдове» тебе нужно быть не позже четырех утра.
Эпилог
21 (9) августа 1854 года.
Финский залив. Борту МДК «Денис Давыдов»
Император и самодержец всея Руси
Николай Павлович
Предыдущей ночью он практически не спал, штудируя вместо этого книгу господина Керсновского. Выводы из нее были, скажем так, неутешительные. И хоть он и прилег поспать хотя бы часок, остаток ночи провел в тягостных раздумьях.
