17 (5) августа 1855 года.

Аландские острова. Борт БДК «Королев»

Мейбел Эллисон Худ Катберт,

пациентка

Когда Николас уходил, он обещал, что будет меня навещать как можно чаще. И вчера я, как дура, весь день ждала его прихода, уткнувшись в «Гордость и предубеждение». А его все не было и не было…

Алекс меня несколько раз приглашал на прогулку, говоря, что мне это будет полезно для здоровья, но я все мечтала, что вот-вот раздастся стук в дверь и на пороге появится предмет моих мечтаний.

Наконец, когда он сказал открытым текстом, что неплохо было бы погулять перед обедом, я неожиданно для самой себя спросила:

– Алекс, а вы не знаете, где может быть Николас?

Тот улыбнулся и сказал:

– Мейбел, он сейчас на другом корабле, на «Смольном». Я вам покажу этот корабль. А если Ник придет сюда, то не иначе как на шлюпке, и мы ее увидим. Если же он каким-то образом и проскочит, то я оставлю записку на двери, что вы на прогулке, и он найдет вас.

Я нехотя согласилась и не пожалела. На палубе я почувствовала себя другим человеком – ласковое солнце, прохладный ветерок, свежий морской воздух, а я сижу, как королева, на приготовленном для меня Алексом кресле из какого-то белого материала, похожего на слоновую кость. Алекс извинился, что не сможет оставить меня одну – таковы правила для посторонних лиц – и уселся рядом со мной на табуретку.

Вокруг нас стояли на якорях еще несколько железных судов разного размера и вида, но все без парусов и со странными решетками, штырями и шарами на мачтах. У всех у них был один и тот же флаг – белый с синим косым крестом, похожий на шотландский, только цвета у него были наоборот. Ближе к берегу стояли корабли англо-французской эскадры, но и на них развевались такие же флаги. А протоку все еще загромождали сгоревшие остовы двух англичан.

Алекс показал на один из кораблей:

– Мейбел, вон «Смольный».

Оттуда как раз уходила шлюпка, но в другую сторону. Мне показалось, что я вижу Николаса, но на таком расстоянии долговязая фигура в шлюпке могла быть кем угодно. Я посмотрела по сторонам – и вдруг заметила в футах в двадцати фигуру в форме, вот только под форменной блузой явственно угадывалась высокая грудь, а ниже вместо брюк была юбка.

– Девушка? – неуверенно спросила я.

– А у нас девушки где только не служат, – засмеялся Алекс.

Про себя я заметила, что первая русская, которую я увидела, была само совершенство – высокая, фигуристая и ничуть не толстая, с синими глазами, прекрасным личиком и длинными светлыми волосами. Я почувствовала себя гадким утенком, настолько она была красивее меня. Солнце из ласкового вдруг стало раздражающим, море – свинцовым, ветерок – холодным, и я сказала неожиданно сердито:

– Алекс, пошли отсюда, мне здесь надоело.

В кубрике меня ждал новый фильм, приготовленный для меня Алексом. Это была печальная история о двух влюбленных – Ромео и Джульетте. Я поначалу запротестовала, дескать, Шекспир – это скучно, язык старомодный и все такое. Дело в том, что в школе нам преподавали сюжеты из Шекспира по книге Чарльза и Мери Лэм «Истории из Шекспира». Мисс Ходжес, наша учительница по литературе, нам тогда сказала, что оригинал мы все равно не поймем, да и скучно он писал и не всегда прилично. А брат и сестра Лэм взяли от него лучшее. Алекс лишь усмехнулся:

– А вы все же посмотрите, Мейбел. Если вам не понравится, я вам другой фильм принесу.

Фильм я просмотрела на одном дыхании, а потом обнаружила, что сижу и плачу навзрыд. Эх, как близко было их счастье, и как нелепо погибли эти два молодых любящих сердца. Но, подумала я, может, и мне суждено любить так, как Джульетта – но непременно со счастливым концом. Тем более в моих мечтах Ромео уже имелся… Хотя в одном мисс Ходжес была права – там были сцены, о которых девушке из хорошей семьи даже говорить не пристало. Но почему-то в глубине души и мне захотелось того же, как я ни гнала эти мысли.

Когда фильм закончился, я попыталась читать Библию, наугад ее открыв, и сразу же попала на «Песнь песней» царя Соломона:

«Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною – любовь. Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви. Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня. Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, сернами или полевыми ланями: не будите и не тревожьте возлюбленной, доколе ей угодно».

Эх, даже библейский патриарх так красиво воспевал любовь… Так с Библией в обнимку я и заснула.

Проснулась я только тогда, когда мне кто-то тихо сказал:

– Завтрак, мисс.

Передо мной на столике стоял поднос, а рядом улыбался молодой человек в такой же форме, как и у Алекса.

– Здравствуйте, – сказал он, – меня зовут Игорь. Сегодня мое дежурство.

Ну и имечко, подумала я, но юноша был симпатичен, и я с улыбкой сказала:

– Здравствуйте, а меня, как вы, наверное, уже знаете, Мейбел. Очень приятно.

– И мне очень приятно.

– Игор, а не можете принести мне что-нибудь из Шекспира вместо этого? – и я протянула ему «Гордость и предубеждение».

То, что я увидела вчера на экране – Алекс мне еще сказал, что фильм был сделан с настоящим текстом Шекспира, – было настолько лучше, чем довольно-таки слащавый пересказ Лэм, что мне очень захотелось почитать что-нибудь в оригинале. Игор вскоре принес мне «Юлия Цезаря». Особенно меня порадовало, что к каждому незнакомому слову или выражению – а язык действительно очень сильно изменился за два с лишним столетия – приводилось объяснение, а иногда и целый исторический дискурс, курсивом с левой стороны страницы. Конечно, любви в этой трагедии не было, но я прочитала всю книгу на одном дыхании за каких-то два-три часа, с перерывом на обед, когда Игор отнял у меня книгу и отдал только после того, как я все съела.

Там, у Шекспира, все было прекрасно, хоть и трагично – и слова Цезаря, когда лучший друг – в примечании было написано, что, по некоторым сведениям, Брут был незаконнорожденным сыном Цезаря – ударил его кинжалом: «И ты, Брут? Тогда умри, Цезарь!» И совершенно замечательная речь Марка Антония, начинавшаяся: «Друзья, сограждане, внемлите мне»; и речь Антония в конце книги, когда он находит тело Брута: «Он римлянин был самый благородный…»

Но особенно мне почему-то запомнилась фраза про Кассия в начале пьесы: Yon Cassius has a lean and hungry look, He thinks too much; such men are dangerous[8].

После прочтения книги я положила ее на столик рядом с кроватью. И в этот самый момент в дверь постучали.

Я подумала, что это, наконец, пришел Ники, и сказала:

– Войдите!

Но вошла незнакомая мне женщина – тоже довольно привлекательная, хоть и не столь красивая, как вчерашняя девушка на палубе корабля. Она была намного старше меня и, как и та, другая, совсем не толстая. Одета она была в блузку, которую моя мама наверняка назвала бы слишком уж легкомысленной, и под которой вздымалась грудь поболее моей. Но, как я заметила, не свисающая вниз, как это часто бывает у женщин постарше, а смотрящая вперед. А еще на ней были – о, ужас! – самые настоящие штаны из странной грубой синей материи. И вот если бы мама увидела меня в таких же, наверное, убила бы на месте. Но на даме они смотрелись весьма неплохо и подчеркивали ее зад, который, я должна сказать, тоже смотрелся достаточно привлекательно.

– Здравствуйте, – приветствовала меня женщина на неплохом английском, – меня зовут Лиза, я коллега Николаса, тоже журналистка.

– Здравствуйте, – сказала я неуверенно. – Меня зовут Мейбел Катберт. А скажите, неужели у вас, русских, женщины бывают не только матросами, но и журналистками?

– Ну, я не русская, а украинка, – улыбнулась та со странной улыбкой.

– А что это такое? – удивилась я. – Никогда про такую страну, как Юкрейн, я не слышала.

– Ну, это… Почти то же самое, что и русская. Но другое. Ладно, не будем об этом. Ник написал статью о вас, а я хотела бы добавить туда немного женского колорита. Ведь мы, женщины, видим мир совсем по-другому, не правда ли? А насчет женщин-журналисток… У нас есть и женщины-врачи, и женщины-инженеры, и женщины-ученые. И никого это не удивляет.

– А почему им приходится работать? Их что, муж не может содержать? – удивилась я.

– Если у тебя есть талант, то почему же его не развивать? – парировала Лиза.

– Скажите, – не удержалась я. – А женщины у вас часто носят брюки?

– Конечно, ведь на нас они выглядят зачастую получше, чем на мужчинах.

– А мне они пойдут? – И я вылезла из-под одеяла в одной ночнушке.

От ее оценивающего взгляда мне стало как-то не по себе – так на меня смотрели только мальчики, да и то редко столь откровенно. Но тут она заговорила, и я забыла о своих подозрениях.

– Конечно, пойдут, у вас хорошая фигура, – сказала Лиза. – Вам бы еще лицо накрасить, да и без лифчика ходить не рекомендуется – вредно для груди – и вы будете очень даже ничего.

– А что это такое – лифчик?

– А вот это, – ответила она и расстегнула блузку. Под ней не было нижней рубашки, зато ее грудь, как оказалось, была упрятана в своего рода полушария, которые держали какие-то кружевные лямки.

Так вот почему ее грудь не свисает, догадалась я. И сказала:

– Вы очень красивая.

– Спасибо, – усмехнулась Лиза и вдруг как-то еще более странно на меня посмотрела. И тут мне вдруг вспомнился Кассий и холодный блеск в его глазах. Я немного насторожилась и забилась обратно под одеяло, спросив:

– Скажите, а где сегодня Николас? На том, другом корабле? Не запомнила его название.

– Да, наверное, на «Смольном». У него там подружка-докторша. Очень красивая. Замужняя, но это его не останавливает.

– Как замужняя? – ужаснулась я.

– А вот так. Вообще наш Ник как мартовский кот – помурлыкает с одной, с другой, с третьей… Вот он даже меня пытался соблазнить, а я ведь тоже замужем.

– Вас?

– Да, меня. Обещал показать мне Стокгольм, увез меня на какой-то пляж и начал ко мне приставать. Еле отбилась.

Я не сдержалась и заплакала. Так вот ты какой, Ромео… Лиза приобняла меня за плечи, почему-то прижалась ко мне своей высокой грудью и сказала:

– А что, тебе этот котяра понравился? Не бойся, пройдет. Мы, девушки, должны держаться вместе. А такие, как он, пусть идут лесом. Ладно, – и она посмотрела на левое запястье, где я, к своему удивлению, разглядела циферблат на ремне и догадалась, что русские так странно носят часы, – мне уже пора. Давай я к тебе зайду еще раз, расскажешь мне о жизни в Америке и о твоем путешествии. А я тебе принесу каталог модной одежды. Заодно и поговорим о своем, о девичьем…

И когда она выходила, снова посмотрела на меня все тем же странным оценивающим взглядом, и я опять вспомнила холодный блеск в глазах шекспировского Кассия, подумав, что такие, как она, действительно опасны, и что я не очень хочу ее видеть, даже с каталогом.

Но вот Николаса я больше не хотела видеть вообще. Дура малолетняя, сразу же пала жертвой шарма русского Дон Жуана. И я, уже никого не стесняясь, зарыдала в голос.

В кубрик вбежал Игор.

– Что случилось? – сказал он с тревогой в голосе.

– Игор, если еще раз придет этот журналист… Николас… ни в коем случае не пускайте его ко мне!

17 (5) августа 1854 года.

Балтийское море у острова Мякилуото.

Борт 44-пушечного фрегата «Цесаревич»

Капитан Васильев Евгений Михайлович

Наш «Ангел» порезвился на славу. Матросы «Цесаревича» так громко кричали ура, наблюдая за сражением, что я чуть не оглох. Честно говоря, это действительно было захватывающее зрелище – покруче любой компьютерной «стрелялки». Рокот двигателя вертолета над головой, огненные стрелы, летящие в сторону противника, яркая вспышка при попадании в борт или палубу вражеского корабля… То, что происходило на моих глазах, даже нельзя было назвать боем – это было избиение младенцев. Но мне почему-то не было жалко ни французов, ни англичан.

Когда после попадания НУРСа очередной вражеский фрегат или линкор охватывало пламя, на наших кораблях раздавались крики восторга, а на вражеских – вопли ужаса. В конце концов нервы у противника сдали, и, сломав строй, его корабли бросились врассыпную. Но только далеко ли уйдешь от винтокрылой машины? Безжалостный «Ангел» сделал еще один заход и двумя НУРСами поджег большой парусно-винтовой корабль, на всех парах пытавшийся сбежать с поля битвы. Похоже, что одна из огненных стрел угодила в пороховой погреб беглеца, и он через мгновение взорвался, осыпав горящими обломками находящиеся поблизости корабли.

Победа была полной. Эскадра противника понесла огромные потери и теперь даже не помышляла о сопротивлении. «Ангел» попрощался с нами, сделав круг почета над нашими кораблями, и направился в сторону Свеаборга. Теперь настала очередь и для наших моряков сразиться с врагом. На палубе «Цесаревича» зазвучали команды офицеров, и артиллеристы стали заряжать орудия, готовясь открыть огонь по противнику. Но англичане и французы оказались настолько деморализованы, что не стали дожидаться первого выстрела с нашей стороны и предпочли спустить флаги и сдаться на милость победителя.

Зазвучали боцманские свистки, и матросы стали готовить к спуску на воду шлюпки. Из офицеров и матросов палубной команды было срочно сформировано несколько десантных групп, которые должны были высадиться на сдавшихся кораблях и принять их капитуляцию. Надо было также заняться спасением экипажей потопленных судов и тушением пожаров на нескольких вражеских пароходах, подожженных обрушившимися на них горящими обломками.

Наш фрегат подошел к большому британскому парусно-винтовому линейному кораблю, который стоял неподвижно со спущенным юнион-джеком. Контр-адмирал Шихманов как старший по званию, отдав честь, принял у поднявшегося по трапу «Цесаревича» английского командира его шпагу.

– Ваше превосходительство, – хриплым, сорванным голосом произнес британец, – я бы никогда в жизни не решился спустить флаг моего корабля, если бы не эта ужасная летающая машина смерти, извергающая на нас сверху смертоносные стрелы. Ради всего святого, скажите мне, что это было?

– Господин коммодор, – ответил контр-адмирал, – я всегда считал английских моряков храбрым противником, доказавшим свою отвагу в сражениях при Абукире и Трафальгаре. Но сегодня вы столкнулись с боевыми летательными аппаратами союзников России, которые пришли нам на помощь. Я бы хотел, чтобы ваше командование сделало из случившегося должные выводы и больше не предпринимало никаких враждебных действий против наших портов и кораблей под российским флагом.

А пока, господин коммодор, считайте себя нашим пленником. С вами и с вашими подчиненными будут обращаться гуманно. Все они будут содержаться в одном месте, неподалеку от Петербурга, и снабжаться пищей по нормам британского флота. А после – заключения мирного договора с Британией всех их отпустят домой.

– Благодарю вас, ваше превосходительство, – произнес англичанин, – если вы мне позволите, я вернусь на мой корабль и успокою команду. Ведь кое-кто в Лондоне писал, что русские варварски относятся к попавшим к ним в плен и отсылают их в свою ужасную Сибирь, где ночь длится полгода, а зима – круглый год.

В небе неожиданно снова раздался рокот мотора. С юго-запада по направлению к нам летел еще один вертолет. На сей раз это был корабельный Ка-27.

– «Цесаревич», я «Шмель», – раздалось из динамика радиостанции, – как там у вас идут дела? Не надо ли помочь? У нас на пилонах два блока НУРСов, и нам тоже очень хочется пострелять.

– Вам только бы стрелять да жечь, пироманы вы неугомонные, – пошутил я. – Ваш «Ангел» отработал здесь на пятерку. Больше воевать тут не с кем. Боевые действия закончились, и сейчас идет организованная сдача в плен.

– Ну, раз так, то тогда мы летим в Свеаборг, – ответил мне «Шмель». – Примерно через час здесь будут «Бойкий» и «Выборг». Все вместе вы и отправитесь в том же направлении. Мы тут кое-что отсняли для телевидения и думаем, что император Николай I будет очень рад увидеть вживую своих героев. Догоняйте нас, до связи.

– До связи, – сказал я и передал гарнитуру Ринату Хабибулину.

Потом я посмотрел на находившегося рядом британского коммодора и увидел в его глазах ужас.

– Простите…

– Капитан, – подсказал я ему.

– Капитан, так это вы и есть те самые союзники? И это ваша боевая машина?

– Да, сэр, – кивнул я.

– Капитан, – продолжил британец. – Откуда вы и кто вы? Что это за удивительные летающие машины, и почему вы ополчились на нашу старую добрую Англию?

– Господин коммодор, – ответил я, – начнем с того, что это Британия первая ополчилась на Россию. Ведь сражение, в котором вы потерпели полное поражение, произошло не в Канале у белых скал Дувра, а в Финском заливе, у берегов Великого княжества Финляндского, которое, как вам известно, является частью Российской империи.

А вот кто мы и откуда, как раз не важно. Важным для вас должно быть то, что в интересах Британии, Франции и всех остальных стран впредь вести себя с Россией очень осторожно. И любые, повторяю, любые попытки нанести вред России кончатся весьма плачевно для вашей империи. Поверьте мне, то, что вы увидели – лишь весьма небольшая доля того, на что мы способны.

Выслушав меня, коммодор поклонился, молча повернулся и побрел к трапу, чтобы отправиться на свой корабль. К тому времени процедура сдачи практически закончилась. Особых эксцессов при этом не было. Лишь на одном паровом корвете нашему матросу пришлось повозиться с не в меру горячим британским сержантом морской пехоты, который с ножом набросился на него. Но получив прикладом в лоб, сержант выпал из реальности и был унесен в корабельный лазарет.