– Молодец, – похвалил я, – вы, случайно, не из числа прикомандированных к нам курсантов ВМА?

– Так точно, товарищ капитан 1-го ранга, – сказал курсант. – Нас направили на «Смольный» на стажировку. Я буду просить вашего ходатайства перед командующим эскадры о разрешении мне отправиться в Севастополь. Там будет Николай Иванович Пирогов, первые сестры милосердия. Моя специализация – военно-полевая хирургия. Думаю, что в осажденном Севастополе я смогу принести немалую пользу.

– Ну, Севастополь пока еще не осажден, – ответил я, – а вот с Николаем Ивановичем Пироговым вам действительно не мешало бы познакомиться поближе. Я доложу о вас капитану 1-го ранга Кольцову и полагаю, что возражений с его стороны не последует.

В общем, так, товарищи курсанты. Даю вам срок до вечера. После ужина сдайте заполненные вами опросники моему старшему помощнику, капитану 2-го ранга Рудакову. Мы тщательно проанализируем их и прикинем, на что вы способны и какую пользу сможете принести Родине. Похоже, что мы останемся в XIX веке надолго, если не навсегда. Перспективы, открывающиеся перед каждым из вас, блестящие. Надо только воспользоваться полученным шансом и проявить себя.

Все, разойтись по кубрикам. Думаю, что вечером к нам поступит новая информация с нашего флагмана. Ее мы озвучим по корабельной трансляции.

 

15 (3) августа 1854 года.

Санчасть БДК «Королев»

Мейбел Эллисон Худ Катберт,

пациентка

 

Когда на черной коробке, которую Алекс назвал TV, побежали последние надписи, я не выдержала и заплакала. Мой мир обрушился целиком и полностью. Ведь было ясно, что «фильм» – так назвал эти живые картинки Алекс – был сделан в далеком будущем, и то, что там показывали, было для его авторов делами давно минувших дней, тем более что они об этом писали в начале и в конце «фильма». А еще там был указан и год, когда «фильм» был изготовлен – это был 1939 год. Вот так.

Возможных объяснений, как мне показалось, было всего два: или это сон, или я каким-то чудесным образом попала в далекое будущее. На сон это похоже не было; мои сны никогда не бывали такими яркими, насыщенными и реалистичными. Но вторая версия казалась мне еще более фантастической.

Помнится, в школе я читала рассказ Вашингтона Ирвинга «Рип ван Винкль». Рип засыпает еще в старые добрые времена, когда наша молодая республика была всего лишь сборищем английских колоний, и просыпается через двадцать лет уже в новой стране. Конечно, это была не более чем сказка. Но и у меня возник провал в памяти – с момента, когда я упала в обморок в шлюпке, и до момента, когда я проснулась лежащей обнаженной на столе у хирурга. Может, и я тоже долго спала – не менее восьмидесяти пяти лет?

Вообразим на секунду, что я в будущем. Тогда понятны и люди, ведущие себя совсем не так, как это было принято в наше время, и черные прямоугольники TV, и коробочки с движущимися картинками – «фильмами», один из которых я имела удовольствие созерцать. В пользу этого аргумента говорит многое. Например, сама картинка Юга моего времени, точнее конца нашей декады, не вполне похожа на то, что мы имеем на самом деле – где-то наивная, где-то слащавая…

Конечно, многие мои подруги и сокурсницы по женским курсам точно такие же восторженные дуры, как Скарлетт О’Хара в самом начале «фильма». Я несколько злорадно представила бы себе, что бы случилось, если бы эти дамы оказались здесь, в будущем; половина бы лежала в глубоком обмороке, а другая половина билась бы в истерике. О’Хара, конечно, превратится в сильную женщину к концу «фильма», но какой ценой?

Но важнее другое. Через каких-нибудь семь лет с того момента, как я в последний раз увидела наше время, Юг восстал против новой тирании, но победило зло, и мою любимую родину растоптали те, кто в 1854 году нам улыбался и заверял, что мы – одна нация. Я никогда ничего не имела против янки, но теперь я их возненавидела! Сволочи, двуличные гады!

Мою надломленную руку вдруг пронизала острая боль. Когда же я очнулась, то обнаружила, что молочу кулаками по постели, изрыгая проклятия. Я схватила здоровой рукой зеркало с ручкой, которое принес мне Алекс, и посмотрела в него. Мне открылась неприглядная картина – в зеркале я увидела отвратительного вида фурию с опухшим, звероподобным лицом, яростным оскалом зубов и горящими глазами. Мне даже стало страшно, но я поняла, что в зеркале не монстр и не ведьма, а моя собственная физиономия. А ведь я только что иронизировала над своими сокурсницами, которые, мол, будут биться в истерике, попав в мою ситуацию…

В дверь неожиданно постучали. Алекс, подумала я. Я посильнее укуталась в простыню и попыталась заставить себя сменить выражение лица на доброе и улыбчивое, после чего произнесла:

– Войдите!

Но вошел не Алекс, а незнакомый молодой человек примерно лет двадцати пяти или чуть более того. Высокий, спокойный, с улыбкой на лице. И от этой улыбки у меня почему-то екнуло сердце, а на душе стало спокойно и тепло. Я вдруг представила себя в его объятиях. Это было так неприлично, что я тут же попыталась изгнать этот образ подальше – все-таки я порядочная южная девушка.

– Здравствуйте, – поздоровался он, произнося слова с ярко выраженным северным акцентом. – Меня – зовут Николас Домбровский, я журналист. Можете звать меня просто Ник.

От его акцента мой образ в его объятиях тут же куда-то сгинул. Я не представилась, как должна была бы сделать по правилам приличия, и ответила ему довольно холодно:

– Вы янки?

Человек, назвавшийся Николасом, улыбнулся еще шире (ух, змея гремучая, знаю я их улыбочки) и сказал:

– Скорее я copperhead – медноголовый.

Я посмотрела на него с недоумением, и он пояснил:

– То есть северянин, который сочувствует югу. Термин этот, увы, пока еще здесь не очень в ходу. Но я вообще-то русский. И пришел передать вам привет от вашего брата. Кстати, как выяснилось, мы учились с ним в одном и том же университете.

Я не позволила себе оттаять ни на йоту. Янки соврет – недорого возьмет. Я лишь хмыкнула в ответ на его слова и сказала:

– Что-то он мне ни о каких своих знакомых с такой сложной фамилией не рассказывал.

Этот странный янки увидел коробочку, в которой находился «фильм». Он внимательно посмотрел мне в глаза и спросил:

– Мисс Катберт, вы видели этот фильм?

Этот фильм? – подумала я. Значит, есть и другие? Но произнесла совсем другое:

– Да, мне его дал посмотреть один симпатичный молодой человек. Он русский, в отличие от вас.

– Я, мисс, и правда родился в… эээ… вырос неподалеку от Нью-Йорка – но в русской семье, – ответил мне Николас. – Недавно я понял, что в первую очередь я – русский. Но вы правы, у вас есть причины не любить янки. Тем более если вы посмотрели «Унесенные ветром».

Змея – она и в будущем змея. Так я тебе и поверила!

Но тут мне пришла мысль – вряд ли он мне соврет, если я у него спрошу, куда это я попала, и в каком году мы находимся.

– Мистер Домбровский, – спросила я, – тогда скажите мне – какой сейчас год?

– Тысяча восемьсот пятьдесят четвертый, – ответил мой собеседник.

– Тогда почему этот фильм сделан в 1939 году, и почему речь там о нашем будущем? – я решила узнать от него всю правду. – Ответьте мне – хоть вы и янки – мы в 1939 году? Или в более позднем времени?

– Мисс Катберт, – сказал Домбровский. – Произошло нечто совершенно противоположное – наша эскадра попала из две тысяча пятнадцатого года в ваше время. И ничего из того, что показано в этом фильме, еще не случилось. Так что судьба Юга в наших с вами руках. И России тоже. Поверьте мне, я лично готов сделать все, чтобы того, что показано в фильме, не произошло. Хотите верьте, хотите нет. А если вас интересует, когда именно я учился в Принстонском университете – так назывался колледж Нью-Джерси в наше время, то я вам отвечу: закончил я его сто пятьдесят четыре года тому вперед. Ну, или на пару месяцев поменьше… И за все то, что северяне сделали с Югом, хоть это и было более чем за сто двадцать лет до моего рождения, я прошу у вас прощения. Если хотите – на коленях.

И он на самом деле встал на колени передо мной и склонил голову.

Чуть помедлив, я протянула ему руку, которую он галантно поцеловал. Я решилась и представилась:

– Меня зовут, как вы, наверное, уже знаете, Мейбел Эллисон Худ Катберт. Давайте начнем нашу беседу сначала. Вы видели моего брата?

– Да, у него сломаны рука и нога, но врачи говорят, что с ним все будет нормально. Он передает вам привет.

– Мне сказали, что, кроме него, из экипажа яхты и ее пассажиров выжил один лишь Альфред Черчилль.

– Именно так. Его я не видел – мне сказали, что жизнь его вне опасности, но он еще под наркозом. Это, – поспешно сказал он, увидев недоумение на моем лице, – то, что делают, чтобы человек заснул на время операции. Потом он просыпается, и все с ним нормально. Вам его, наверное, тоже делали…

– Не знаю, – я постаралась вспомнить, что со мной происходило после того, как ядро попало в яхту, – я проснулась, когда доктор со мной почти закончил. Но у меня то ли ушиб, то ли надлом руки, так сказал врач. И еще… – тут я не выдержала и покраснела, – корсет впился мне в паре мест в… Ну, вы, наверное, поняли.

Николас улыбнулся, и мне вдруг стало легко и спокойно. А в голове у меня неожиданно появился новый образ: мы с ним стоим в храме, он во фраке, я в белом подвенечном платье – таком, которое недавно вошло в моду с легкой руки английской королевы.

Перед отъездом в Англию мама провела со мной одну из ее излюбленных бесед. Лейтмотив был такой: найди себе там жениха, причем бери любого. Когда я ее спросила, почему, она сказала: «У тебя хоть и смазливое личико, но ты худая, как червяк, грудь маленькая, да и танцевать и музицировать не любишь, предпочитаешь неженские занятия – охоту и лошадей, на которых ты еще и ездишь в мужском седле. Здесь мы тебе еле-еле нашли хорошего жениха, а он возьми и умри. Поэтому ты там попытайся поискать. Будь поженственней, может, кто и клюнет». И намекнула, что разрешение на брак мне дано заранее, «если, конечно, жених из хорошей семьи». А Джимми передаст потом родителям, что я замужем, и этого им будет достаточно.

Интересно, вдруг подумала я, как бы она отреагировала на русского, да еще и янки в придачу? А моя разыгравшаяся фантазия дорисовывала все новые и новые картины: я мечтательно произношу «I do» («согласна»)… эх, как там его фамилия…

И вдруг я вспомнила, как именно я выглядела совсем недавно в зеркале. Зачем ему нужна такая, как я? Русских женщин я еще не видела, но, наверное, они выглядят получше. У них и грудь, и таз правильных пропорций…

Я тряхнула головой, отгоняя наваждение, и вдруг неожиданно для себя стала рассказывать Николасу о том, как попала в Англию, о нашем путешествии, о том, что мы видели у Бомарзунда. И, наконец, о гибели яхты.

Ник – я впервые так назвала его про себя – посмотрел на меня и сказал:

– Мейбел, увы, я имел сомнительное счастье говорить с тем, кто приказал обстрелять вашу яхту. Мне очень жаль вашего кузена и прочих пассажиров и команду яхты. Русские не воюют с мирными людьми.

Тут открылась дверь – без стука, как я заметила. Вошел Алекс с подносом, на котором стояли какие-то тарелки, от которых вкусно пахло. Увидев Ника, он строго сказал ему что-то по-русски.

Ник ответил ему по-английски:

– Алекс, прости, дружище. Надеюсь, что я не слишком утомил мисс Катберт. Мейбел, я тогда пойду и, как только смогу, передам вашему брату, что с вами все более или менее в порядке.

И тут я не выдержала. Я покраснела и сказала ему:

– Ник, приходите ко мне почаще, ладно?

Тот тоже покраснел (что меня весьма обрадовало!) и кивнул:

– Обязательно зайду, если, конечно, разрешат врачи, – и он выразительно посмотрел на Алекса. Потом поклонился и вышел.

А мне в моем воспаленном воображении уже виделось, как священник говорит Нику: «You may now kiss the bride» – «А теперь вы можете поцеловать невесту»… Ник осторожно поднимает мою вуаль под аплодисменты гостей, и я впервые в жизни припадаю своими губами к губам мужчины. Я испуганно замерла – молодой девушке думать об этом до свадьбы просто неприлично. Не иначе как «фильм» так на меня подействовал.

Алекс взглянул на меня с тревогой:

– Мейбел, что с вами? Вы плохо себя чувствуете? Вас обидел этот журналист?

– Да нет, Алекс, – поспешила ответить ему я, – все нормально. Он меня, наоборот, успокоил после вашего «фильма». Так что пускайте его ко мне почаще. А пока дайте-ка я взгляну на то, чем вы меня будете кормить в этот раз…

 

16 (4) августа 1854 года.

Великое княжество Финляндское. Свеаборгская крепость

Капитан Васильев Евгений Михайлович

 

В Гельсингфорс мы прибыли утром. Дорога, как нас предупреждал император, была даже для наших восьмиколесных машин довольно сложная. Дважды, обследовав хлипкие мосты через небольшие речки, мы с Ваней Копыловым и Николаем, посовещавшись, решали не рисковать и форсировать эти речки вплавь. Приходилось посылать наших ребят подыскивать подходящее место для переправы.

Николай хмурился и делал какие-то пометки карандашом на карте. Похоже, что по прибытии в Гельсингфорс кое-кого из чиновников, заведующих коммуникациями в Великом княжестве Финляндском, ждет изрядная нахлобучка.

Со всеми этими дорожными хлопотами мы провозились до самого вечера. Поняв, что до темноты наши машины не успеют добраться до Гельсингфорса, мы решили заночевать в первом же придорожном финском хуторе, а с утра снова отправиться в путь. Но император, имевший опыт в подобного рода путешествиях, заявил, что лучше переночевать в палатке на охапке сена, чем в домах чухонских крестьян, где тесно, а полчища блох не дадут нормально выспаться.

Мы послушались его совета. Увидев на обочине дороги стог сена и полянку, на которой можно разбить пару палаток, я крикнул в открытый люк Ване Копылову, чтобы он скомандовал остановиться. Мы спрыгнули на землю и осмотрели полянку. Решив, что место вполне подходящее для бивака, майор приказал морпехам принести палатки, хранившиеся в одном из бэтээров, а нашему нештатному повару сержанту Нечипоренко – позаботиться об ужине. Последний раз мы ели горячее еще в Ораниeнбауме, а в дороге лишь заморили червячка галетами из сухпая.

Гена Нечипоренко, здоровенный и добродушный хохол, взяв себе в помощь еще двух морпехов и занялся приготовлением пищи. А мы с Николаем обошли полянку, разминая немного затекшие ноги и – негромко переговариваясь. Императора заботило положение дел в Свеаборге и Гельсингфорсе. В начале лета, когда флот адмирала Непира уже был в Финском заливе, сын Николая великий князь Константин и, по совместительству, управляющий Морским министерством получил анонимное письмо, в котором говорилось, что «ежели неприятель пожелает занять Гельсингфорс и Свеаборг, то может совершить это в двадцать четыре часа». Встревоженный великий князь Константин передал это письмо отцу.

Император вызвал к себе флигель-адъютантов Аркаса и Герштенцвейга и приказал им немедленно отправиться в Гельсингфорс, где проверить, соответствует ли действительности изложенное в письме. Осмотр Гельсингфорса и Свеаборга дал неутешительный результат. Береговые батареи были расположены так нелепо, что, по словам Аркаса, «нельзя было не удивляться, для чего затрачивались громадные деньги на сооружение их». Оба ревизора, как следовало из их донесения, «поражались негодностью и дурным состоянием всего вооружения».

Николай предпринял срочные меры для того, чтобы привести укрепления в надлежащий вид. Но на первых порах дело шло ни шатко ни валко. Прибывший в Свеаборг вслед за Аркасом адмирал Матюшкин прямо заявил: «Трудно недостроенную крепость, оставленную без всякого внимания более сорока лет, привести в продолжение нескольких зимних месяцев в столь надежный образ, чтобы флот наш находился вне опасности от нападения неприятеля». В качестве примера адмирал Матюшкин описал случай, произошедший в Гельсингфорсе. Пробная стрельба из орудий привела к тому, что обрушилась стена Густавсвердских укреплений уже после седьмого выстрела из орудия, стоявшего на этой стене.

Николай вспомнил, что после полученного от него разгона местные власти и командование забегали, и медленности, на которую жаловался адмирал Аркас, словно и не было. Рядом со старой крепостью за считаные месяцы выросла новая.

Я поинтересовался у императора, каковы силы флота и армии, обороняющие Свеаборг. Достаточно ли их, чтобы вступить в бой с противником?

– Еще в октябре 1853 года, – сказал Николай, – всем судам, стоявшим в Ревеле, было велено перейти в Свеаборг. Одновременно стали устанавливать батареи на Красной Горке. – Император усмехнулся. – Балтийские моряки даже обиделись по этому поводу. Граф Гейден как-то даже сказал: «Мне кажется, это лишние издержки. Имея в Балтике двадцать шесть кораблей, кажется, можно держать Финский залив безопасным от нападения. Разве считают наши корабли недостойными носить флаг русский? В таком случае лучше их не иметь».

Три дивизии – из них одна в Свеаборге – были сосредоточены и находились в полном вооружении на берегах Финского залива уже в начале октября 1853 года в ожидании развития событий.

После ужина я продолжил разговор с Николаем. К нам присоединился и Ваня Копылов, которому было весьма интересно разобраться во взаимоотношениях между высшей властью в империи и командованием армии и флота. В разговоре прозвучало имя светлейшего князя Александра Сергеевича Меншикова, правнука всесильного фаворита императора Петра I, генерал-губернатора Финляндии (кстати, так ни разу и не посетившего подведомственную ему территорию) и морского министра, к флоту не имеющего никакого отношения. В данный момент князь Меншиков находился в Крыму, где в нашей истории он проявил себя не самым лучшим образом. Злые языки даже переиначили его фамилию на «Изменщиков», хотя, конечно, изменником князь не был. Просто он явно был не на своем месте.

– Господа, – с горечью сказал нам Николай, – я прекрасно знаю, что князь Меншиков плохо разбирается во флотских делах. Но он умный человек и хороший дипломат. Некоторые в Петербурге и Кронштадте договорились до того, что, дескать, Меншиков погубил флот. Но это не так, и наш флот еще послужит России.

Балтийский флот во время высочайшего смотра в Кронштадте, который я провел в апреле 1854 года, выглядел весьма внушительно. Налицо было… – тут император на мгновение задумался, напряг свою феноменальную память и начал перечислять: – Семнадцать линейных кораблей, десять фрегатов и пароходофрегатов. Орудий на этих судах было тысяча четыреста семьдесят шесть. Общее число экипажа было одиннадцать адмиралов, пятьсот три офицера, шестнадцать тысяч сто девятнадцать нижних чинов. Кроме того, в Кронштадте был налицо еще так называемый блокшифный отряд, состоявший из трех линейных кораблей, трех фрегатов, одного корвета и пяти пароходов. В общем этот отряд имел триста восемьдесят четыре орудия и экипаж в две тысячи триста тридцать пять человек при одном адмирале и девяноста двух офицерах.

Наконец, в Кронштадте была гребная флотилия, имевшая в общей сложности тридцать две канонерских лодки, одно бомбардирское судно, два парохода и два бота – в общем шестьдесят семь орудий и команду в тысячу пятьсот тринадцать человек, при тридцати девяти офицерах.

– А сколько кораблей находится в Свеаборге? – поинтересовался я.

Николай, понимая, что мой вопрос не вызван праздным любопытством, ответил мне:

– В Свеаборге стоит эскадра под начальством вице-адмирала Василия Ивановича Румянцева в составе шести линейных кораблей и одного фрегата. Наш шхерный флот, состоящий из кораблей, предназначенных для действия в узостях и на мелководьях финских шхер, мешает свободе действий британского флота. И он тоже в случае нужды примет участие в сражении.

Наш увлекательный разговор мог бы продолжаться до бесконечности, но Ваня Копылов, демонстративно поглядывающий на свои «командирские» часы со светящимися стрелками, наконец набрался наглости и предложил мне и императору отдохнуть перед трудным днем. Николай нехотя согласился.

Наскоро позавтракав утром, мы снова погрузились в бронетранспортеры и отправились в путь. К полудню мы подъехали к Гельсингфорсу. Трудно описать удивление вице-адмирала Румянцева, который примчался на окраину города, получив донесение от патрулировавших окрестности казаков о появлении удивительных самодвижущих повозок, а в одном из приехавших на этих повозках людях узнал самого самодержца, императора Николая Павловича!

Царь, довольный впечатлением, которое он произвел на адмирала, жестом остановил его доклад и предложил организовать переправу в Свеаборг бронетранспортеров, на которых он прибыл сюда. А о делах поговорить уже потом.

И вот мы уже в Свеаборге – одной из главных баз российского флота на Балтике. Здесь император решил созвать совещание, в котором примет участие командование 3-й флотской дивизией. Ею командовал вице-адмирал Румянцев. Пока те, кто был приглашен на это совещание, собирались, мы с Ваней Копыловым приказали развернуть антенны на «кушетке» и установить связь с эскадрой Кольцова.

 

16 (4) августа 1877 года.

Борт учебного корабля «Смольный»

Николай Максимович (Николас) Домбровский,

журналист, замглавы медиахолдинга «Голос эскадры»

 

Так хорошо мне не было, наверное, никогда.

Я лежал в обнимку с самой прекрасной и желанной девушкой во всем мире. Девушка была одета в целомудренную толстую ночную рубашку, и ничем предосудительным мы не занимались. Но я, наверное, впервые понял, что такое настоящее счастье…

После двух разочарований – одного в школе, одного в университете – я не могу сказать, что полностью охладел к женскому полу. Скорее, наоборот, с тех пор у меня одна за другой (а изредка и параллельно) появлялись подружки, отношения с которыми прекращались, как только мне казалось, что та или иная красавица строит на меня более долгосрочные планы. Конечно, нередко потенциальные спутницы мною отсеивались сразу, как, например, та же Лиза. И первой ласточкой того, что подобное отношение может потихоньку измениться, была Лена, хотя как только я узнал про то, что она «другому отдана», у меня появилось даже некоторое чувство облегчения.

Я еще раз посмотрел на лицо той самой желанной и с удивлением узнал Мейбел. Конечно, многие другие мои знакомые по внешним данным ничем ей не уступают, а в некоторых случаях – таких, как Лена – даже наоборот. Но тем не менее я понял, что больше не хотел бы оказаться ни с кем другим.

И тут вдруг раздался истошный крик:

– А ну слезь с девушки, извращенец долбаный!

Я вздрогнул и обернулся. В моей небольшой каюте стояла абсолютно голая Лиза и орала, брызжа слюной:

– Да ты посмотри на нее – ни кожи, ни рожи! А он эту дуру в койку поволок. А мною побрезговал, как последний педрила!

Я поймал себя на мысли, что хоть фигура у нее была очень даже, да и лицо в общем ничего, но ее на месте Мейбел я себе представить не мог при всем желании. Я соскочил с кровати, чтобы выставить ее за дверь, и…

Проснулся. Орал мой мобильник, который в новых реалиях служил для меня лишь часами, электронной книгой и фотоаппаратом, ну, и до кучи будильником. Никакой Мейбел рядом со мной не было и в помине, равно как и нагой и разъяренной Лизы. А была узкая койка и голая стена, небольшой столик с ноутом и круглый иллюминатор, за коим виднелся берег Бомарзунда.

Я посмотрел на время. Семь двадцать. Да, вроде вчера мы сидели до половины четвертого, готовили первый номер «Голоса эскадры» с видеоприложением. Мою идею создать блог решили пока не воплощать в жизнь из-за несовершенства инфраструктуры. Потом ребята-айтишники из числа курсантов распространили номер по интранетам эскадры. Разве что танкер и контейнеровоз – уже не помню, как они назывались – не вписывались в общую сеть. Но один из моих – помощников обещал с утра самолично отвезти туда флешку с нашей публикацией, а другой что-то залопотал про какой-то там мост, с помощью которого можно будет подключить и их сети в ближайшие дни.

И только когда все было закончено, Юра скомандовал отбой, присовокупив, что на завтрак ожидает всех не позднее восьми – нужно обсудить планы на второй номер и распределить обязанности. Лиза тогда попробовала было пожаловаться на отсутствие сна, но Юра был непреклонен, а я, хоть меня и не прельщал ранний подъем, решил не вмешиваться, хотя официально, конечно, был сопредседателем медиахолдинга.

По Юриной оценке, боевых действий в ближайшие два-три дня ждать не следовало, а со следующим выпуском «Голоса эскадры» мы решили пока не спешить. На сегодня мы уговорились разделиться и подчистить хвосты.

Юра со своей группой отправится на «Королев» и некоторые другие корабли эскадры, а я останусь здесь, на «Смольном». Мои «жертвы» на сегодня – радист, который впервые заметил перенос во времени, Лена и Черчилль с Джимми. После всего этого подготовлю материалы и, если будет время, тоже отбуду на «Королев», поговорю еще раз с Мейбел, благо у меня был повод – в прошлый раз мне не дали закончить интервью.

План начал меняться сразу после разговора с радистом, старшим лейтенантом Михаилом Ковалевым. Когда я шел по направлению к Лене и ее ребятам, то встретил капитана Степаненко, у которого я брал интервью еще по прибытии «Смольного» в Стокгольм.

– Здравия желаю, товарищ капитан, – сказал я и отдал ему честь так, как умел.

– Эх, пяхота, – усмехнулся тот. – Не знаю, как у вас в Америке, а в России честь отдают только военнослужащие, да и то только если у них есть на макушке головной убор. Пословица даже такая есть: к пустой голове руку не прикладывают. Так что, господин репортер, имейте это в виду. Рад, кстати, что вас встретил – у меня к вам, скажем так, просьба.

– Конечно, товарищ капитан, – несколько обескураженно промямлил я. – Буду рад выполнить любую вашу просьбу

– Вы, я так полагаю, будете говорить в том числе и с господином Черчиллем?

– Ну, это если он со мной захочет говорить, – улыбнулся я.

– Вот в этом все и дело. Видите ли, с нами он этого делать не хочет. Информации от него нам особой не нужно – у нас есть собеседники, скажем так, более ценные. Но этот англичанин почему-то вбил себе в голову, что он – заключенный, и что его в любой момент могут отправить в страшную Сайбирию, где ему предстоит провести оставшуюся жизнь в компании белых медведей и диких северных племен, которые непрерывно пьют водку и закусывают ее сырым мясом белых людей.

Так что объясните ему, будь ласка, что мы с гражданскими лицами не воюем, что он – свободный человек и в любой момент волен отправиться обратно в Англию. Но все же будет лучше, если окончит курс лечения. А потом мы высадим его в каком-либо нейтральном порту, в зависимости от того, где именно мы будем находиться в тот или иной момент.

– Хорошо, товарищ капитан, попробую.

– Ну, вот и славненько. Кстати, видел вашу онлайн-газету. Понравилось, скажу честно, хоть и не знаете вы морской терминологии. Ну, кто же именует трап лестницей?

– Исправлю, товарищ капитан. – Я покраснел и потупил взор. – Разрешите вопрос?

– Задавайте, – с любопытством посмотрел на меня капитан Степаненко.

– Будет ли у меня возможность сегодня вечером попасть на «Королев»?

– Скорее всего, нет. Почему – скоро увидите. Большего вам сказать не имею права.

Я несколько приуныл и поплелся в медчасть. Лена вполголоса разговаривала с молодым человеком с темными волосами и несколько восточным разрезом глаз, одетым в медицинский халат и шапочку. Увидев меня, она засмеялась:

– Коленька, привет! Познакомься, это Юра Черников-младший.

Я пожал ему руку и представился. Тот широко улыбнулся:

– Здравствуйте, папа мне про вас уже рассказывал.

– А я и не знал, что Юрин сын на «Смольном».

– Приемный сын, – улыбнулся он. – Впрочем, о том, что я приемный, узнал только в восьмом классе. Нашел свидетельство о крещении – папа оказался на самом деле моим крестным, ведь меня и назвали в его честь. Потом я долго и упорно расспрашивал его и маму. Выяснилось, что родителей моих убили – они оказались не в том месте не в то время – и близких родственников не осталось. А дальние хотели меня попросту отдать в детдом. Тогда папа меня усыновил. Я его спросил, зачем, и он мне ответил – так на Руси было принято испокон веков: крестный должен быть готов заменить отца.

– А теперь ты чем занимаешься? – поинтересовался я.

– Я учусь на хирурга в Военно-медицинской академии. А пока ассистирую Лене при операциях. У нас сейчас перекур, через десять минут следующий пациент. Думаю, что до уровня фельдшера мне вскоре удастся добраться.