Домашняя / Фантастика / Александр Афанасьев читать книгу ссср 2010

Александр Афанасьев читать книгу ссср 2010

Удивительно, но иранский режим устоял. Несмотря на зверства, несмотря на тяжелейшую, безрезультатную войну, несмотря на отсутствие реформ и бессмысленно дикие, средневековые запреты. Иранцы все равно поддерживали свою, словно явившуюся из средневековья власть, единственное в мире теократическое государство. А все, что могли сделать мы, это вывезти руководящий состав ТУДЕ из страны, при том что рядовые партийцы попали в застенки. Когда громили САВАК – шахскую службу безопасности – жестоко отомстили только тем, кто преследовал хомейнистов. Палачей иранских коммунистов – всех до единого – оставили на службе.
Наш международный отдел ЦК, Институт марксизма-ленинизма и прочие, отвечающие за идеологию структуры, ситуацию откровенно прозевали. Никто не то что не смог дать ответ муллам и аятоллам, не то что не смог заговорить с афганскими крестьянами и иранскими горожанами на одном языке, но даже вопрос о том, что коммунизм проигрывает идеологическую борьбу на арабском Востоке исламскому фашизму, они даже не поняли, что проигрывают, не осознали проблему, не поставили задачу сразиться с агрессивным исламом на его поле. Все, что смогли сделать наши идеологи – это придумать термин «душманы» вместо «моджахеды» и несколько уничижительных определений типа «антиисторическое средневековое мракобесие». Вы поняли, о чем это? Афганский крестьянин точно не поймет. Потерянное для поиска рецепта лекарства от болезни исламского фанатизма[113] привело к катастрофе девяностых, когда из-за нашей слабости количество наших друзей на Востоке сократилось, а врагов увеличилось. И отдуваться за все приходится нам. Спецназу.
От автора: Все написанное выше написано не просто так, это описание одного из важнейших факторов краха СССР, коммунизма и мировой коммунистической системы в целом. Все идеологические think tank Советского Союза, все громадные структуры, создающие и развивающие коммунистическую идею, не смогли ничего противопоставить (в идеологическом, смысловом плане) зародившемуся в Египте и развившемуся в Афганистане исламскому фашизму – сочетанию агрессивного исламского фанатизма и крайне правой, нацистской идеологии и практики. То, что ничего хорошего впереди нас не ждет, стало понятно, когда наши идеологи с разгромным счетом проиграли сначала аятоллам из Кума, а потом и муллам из Красной мечети и медресе Хаккания. Ведь коммунистическая идеология с ее приматом производительного труда, сокращением издержек за счет лишения собственника доли в прибыли от эксплуатации средств производства, коллективной обработкой земли производительной техникой, примитивной демократии (советов) и Ирану, и Афганистану подходило намного лучше, чем любой другой проект, лучше, чем «западная демократия», лучше, чем «теократическая диктатура». И любой рационально мыслящий крестьянин или горожанин – разумеется, не из богатых – должен был вполне рационально, по Марксу, выбрать коммунизм. Но он не выбрал. Он выбрал иррациональное поклонение Аллаху, пятничные проповеди в мечетях, полные безумия и ненависти. Большинство не пошло за нами – оно пошло за исламскими фанатиками, хотя ничего рационального «здесь и сейчас» эти фанатики предложить не могли. Только рай и семьдесят две гурии после смерти.
Да, согласен, в афганский проект вкладывались огромные деньги, в отрядах моджахедов люди получали зачастую в несколько раз больше, чем в народной армии и милиции, да и деваться из лагерей беженцев в Пакистане было некуда – на работу не возьмут, пакистанского паспорта нет, гуманитарку выдают только тем, родственники которых завербовались в отряды моджахедов – тут деваться некуда. Но как выжил Иран? Откуда взялось то, что мы видим сейчас – Исламское государство, разгром не просто социального, а ультрасоциального государства в Ливии, когда Каддафи своим соотечественникам деньги давал просто так, и немало – просто за то, что они ливийцы. Это очень глупо – считать, что люди в ИГ, Аль-Каиде, Талибане продались за деньги, не менее глупо, чем считать, что на Майдане платили деньги за каждую брошенную бутылку с зажигательной смесью. Организаторам, конечно, платили какие-то деньги, верхушка тоже дербанила, но массовка, простые люди – они-то точно не за деньги вышли.
Еще надо понимать, что то, что происходило и происходит в Афганистане, Ливии, Сирии, Ираке, – это не чистый ислам. Это, скорее, фашизм, использующий терминологию ислама. Наряду с такими понятиями, как «джихад», «неверные», радикальные идеологи и манипуляторы используют термины «государство», «наша земля», «нация», «единая арабская нация». Это уже не чисто исламская идеология, это исламский фашизм, поразительно похожий на гитлеризм.
Почему это актуально для нас сейчас, когда мы ушли из Афганистана, когда нет СССР и у нас другая страна? По двум причинам. Первая: западный мир тоже не нашел противоядия от стремительно распространяющейся чумы исламского фашизма. Буквально за полтора десятка лет исламский фашизм прошел путь от малочисленных, изолированных очагов, от одиночек типа бен Ладена и малочисленных групп фанатиков – до смертельной угрозы всему цивилизованному миру, до пожара на всем Ближнем Востоке, до терактов в Европе. Это уже больше, чем террористические организации двадцатого века, это движение масс, которые ненавидят нас и готовы истребить нас до последнего человека за то, что мы не такие, как они. И перед военным проигрышем в Ираке, Афганистане, Ливии всегда следовал и следует проигрыш в идеологии. Мы не можем предложить арабской улице нечто более привлекательное, какие-то другие способы решения тех проблем, которые реально там стоят. Мы можем только вводить войска или бомбить, но снарядами идею не уничтожить. И если мы не хотим, чтобы в один прекрасный день ваххабитские банды ворвались в наш дом, начали партизанскую войну в нашей стране, мы должны победить их на идеологическом поле, сделать так, чтобы арабская улица поверила нам, а не им.
А мы не можем.
Второе – ставка на иррациональное, на возрождение фашизма, на смычку религиозной идеологии и крайне правых практик снова реализуется, уже на наших глазах, и совершенно в неожиданном для нас месте – в Украине. Украина ставит перед нами новые, страшные вызовы: оказывается, афганский сценарий можно повторить и в христианской стране! Рецепт тот же самый, только вместо Гиндукуша – Карпаты, подопытные кролики – западно-украинские, крайне религиозные и плохо образованные «громадяне», по уровню цивилизованности мало отличающиеся от афганских крестьян. А так все то же самое – сплав религиозной войны против дикого Востока (подготовленный многолетним противостоянием церквей – московского патриархата, раскольничьего филаретовского, украинских греко-католиков) и войны за независимость (они к нам пришли, мы их сюда не звали). Сейчас мы, конечно, не узнаем, сколько моджахедов сражались за Афганистан, а сколько – за Аллаха, но результат налицо, и параллели жуткие. Тот же фанатизм, иррационализм, отказ от следования собственным материальным интересам в угоду даже не духовным, а каким-то миражам, нечеловеческая жестокость карателей. Но мы видим, как создан новый, смертельно опасный для России очаг напряженности на самой границе, как братский народ стал врагом, как началась гражданская война и целую страну захватил крайне правый, фашистский проект. И ответ иррационализму и фанатизму – будь то украинский фашизм или исламский – он должен быть единым. Но у нас его нет.
Надеюсь, что пока – потому что времени тоже – нет.
P.S. А ответ-то на самом деле должен быть простым. Украино-фашистский проект – люди не равны, есть люди первого сорта (свидомые, справжние украинцы) и второго (вата, колорады, биомусор). Исламо-фашистский проект – люди не равны, есть люди первого сорта (правоверные, из них выделяются джихадисты и элита из элит – шахиды) и второго (неверные, которых можно). Русский проект – все люди равны под этим небом. Сумеем это донести до всех – победим.
– …мне представляется, – сказал Янкель, – что вся эта история с перехваченным курьером придумана для того, чтобы сознательно сдать нам местоположение Осамы.
– Придумана американцами? – спросил председатель.
– Не факт. Возможно, британцами. Возможно, «Спортивным клубом»[114]. Возможно, кем-то в саудовском истеблишменте. Возможно, даже силами внутри Глобального салафитского джихада. Идет внутренняя борьба двух проектов – одного, направленного на продолжение борьбы против СССР в Афганистане, другого – на то, чтобы перенести основной удар на арабские страны социалистической ориентации и неприсоединившиеся. Кое-кому очень выгодно убрать бен Ладена нашими руками.
– Это может быть и просто ловушкой.
– Да, может, – подтвердил Янкель.
– И что вы предлагаете?
– Выбирать. Если мы убираем бен Ладена, мы должны быть готовы к началу больших проблем у наших арабских союзников. Если мы сознательно принимаем решение отказаться от реализации этой информации – мы принимаем удар на себя.
Председатель задумался. Советские люди есть советские люди – никто не допустит еще одного ленинградского метро. Но и допустить проблемы на Ближнем Востоке…
Впрочем, выход есть.
– Я вас понял. Напишите отдельный доклад. Окончательное решение вынесем на заседание Президентского совета.
– Есть.
Машина не стоила и дерьма…
Это был индийский «Мерседес», но не современный, а старый, «носатый», какие в Европе перестали выпускать годам к семидесятым, а в Индии их выпускали еще в девяностые. Потому что страна отсталая, дороги плохие, а ремонтировать такие машины очень легко, в отличие от современных, на них нет никакой электроники, двигатель тоже не особо сложный и потребляет самую дрянную солярку. Машина была большой – три оси, прочнейшая стальная рама, высоченные борта и не привлекала никакого особого внимания. Стекла были пыльными, борта разрисованы различными религиозными лозунгами и сценками из жизни досточтимого Пророка и его чтимых народом сподвижников. Эта машина не представляла внешне ничего особенного ни для обстрела, ни для грабежа, ни для угона…
Владельцем машины был Вахид. Это был пример «успеха» по-пакистански. Родившийся и выросший в лагере для беженцев южнее Пешавара, где люди годами живут в армейских палатках, он купил пакистанский паспорт на последние деньги – паспорт давал ему возможность легально, а не на рабских правах, работать в Пакистане. Он пошел на работу на машину, сначала помощником (келинаром), потом водителем[115]. Потом, то ли наворовав, то ли еще как-то поднявшись, купил машину. Теперь машин было уже две – на второй ездил его дальний родственник…
Никто не знал, что деньги на машину Вахиду дал я. Было это довольно давно, еще в девяностые, когда советский спецназ охотился на караваны. Со спецназовцами тогда был и я – уже тогда я выполнял особые задания КГБ СССР, вел агентурную работу. Вахид мне понравился своей сообразительностью, а также тем, что он мог общаться по-английски, я приказал не трогать его груз и написал на обрыве бумажки, где меня можно найти в Джелалабаде. Вахид пришел на встречу… никаких особых иллюзий по поводу моджахедов он не испытывал: он просто хотел выжить и прорваться в этом не лучшем из миров. У спецназа была целая автомобильная свалка, где ржавели захваченные во время рейдов и охоты на караваны транспортные средства, были и другие возможности в виде распределяемой интернациональной помощи – муки, керосина и так далее. Поскольку это все и так воровали – я счел, что будет лучше, если это украдет Вахид и продаст на базаре. Несколько проведенных без потерь караванов (за каждый полагалась премия) и кое-какие проданные на джелалабадском базаре трофеи – и вот у Вахида появились деньги на подержанную машину. А дальше он уже прокрутился сам… но добра не забывал, да и не мог забыть. Если моджахеды узнают о контактах Вахида с ненавистным советским спецназом (нас ненавидели так, как не ненавидели ни одну советскую или афганскую военную часть), то убьют и его, и всех его родственников…
Вахида я нашел в Хосте, который был по-прежнему грязным и убогим местом в самой заднице этого мира, и напросился в дорогу до Пешавара. Понятно, что Вахид отказать мне никак не мог.
Сиденье в машине представляло собой комбинацию стальных труб, пружин, поролона и дерьмового кожзаменителя, про кондиционер в кабине нечего было и думать, при том, что днем температура в раскаленной кабине поднималась до пятидесяти градусов по Цельсию. Стекла опустить было нельзя по двум причинам: во-первых, в кабину моментально набьется пыль и ты станешь похожим на мумию, ожившую по неизвестным причинам, во-вторых, стекла не опускались вообще, так что не стоило и пытаться. Несмотря на то что двигатель был новым – постоянно приходилось останавливаться, чтобы хоть немного охладить и прочистить забитый пылью радиатор. Делать это приходилось мне. Первый раз я с непривычки обжег руку и чуть не выжег себе паром глаза, попытавшись долить холодной воды в радиатор – ударивший гейзером пар отразился от крышки капота и ошпарил меня, к счастью, несильно. Я уже не обращал внимания ни на запах пота, ни на окаменевшее и больно дерущее кожу белье. Я уже ни на что не обращал внимания, он перешел ту границу, которая отделяла цивилизованного человека от варвара, и все дальше и дальше, с каждым пройденным по этим неухоженным дорогам километром, все глубже и глубже падал в эту бездну. Насекомые капитально достали, и я уже плюнул на них, воспринимая их укусы как должное, как часть своей работы. И в этом во всем, в грязи, в бездне, в ломящей даже кости усталости хорошо было только одно.
Сейчас я – как никто – похож на местного. А это значит, меня не убьют…
Может быть, не убьют.
Если дорога на Хост из Джелалабада была проложена советскими военными саперами, то из Хоста на пакистанскую территорию она была проложена самими афганцами через места ожесточенных боев, в частности – через перевал Стекондав. В восемьдесят восьмом году советская армия окружила здесь и отрезала от границы не менее трех тысяч моджахедов, несколько базовых лагерей. Знаменитая операция «Магистраль». Для моджахедов запахло крупнейшим за всю историю войны разгромом. Надо было просто добивать, методично добивать эту мразь, смешать ее с землей. Но Эдик Шеварднадзе уже вел в Женеве переговоры, в Афганистане вовсю шел процесс «национального примирения», и советской армии приказали стоять на месте. И стояли семь дней, пока банды уходили в Пакистан. Банд было много – здесь моджахеды намеревались провозгласить альтернативное правительство Афганистана.
С тех пор многое изменилось, и в то же время не изменилось ничего – афганцы не любят перемены. Дорога, битая техника и различимые даже сейчас места бомбовых ударов – здесь применяли тактику ковровых бомбометаний, стирая с лица земли целые уезды. Вырубки леса – местные живут лесом, его поставляют на дрова, большая часть афганских городов, даже Кабул, не газифицированы до сих пор, и это двадцать первый век. Кишлаки, ласточкиными гнездами мостящиеся к склонам гор…
Здесь так жили до нас и будут жить после нас. Уйдет это правительство, потом другое, а тут ничего не изменится. Ничего…
– Эй, Али? – Вахид высунулся из кабины. – Все готово?
– Да, господин… – поклонился я, заворачивая крышку радиатора.
Пограничный переход из Афганистана в Пакистан был небольшим, непритязательным, он не имел ничего общего с шикарным переходом на трассе Кабул – Джелалабад – Пакистан, там были даже ворота девятнадцатого века, сохранившиеся еще от англичан. Здесь – бетонные сооружения, крыша, столбы, небольшая будка, напротив нее – внедорожник с флажком пакистанской пограничной стражи.
Вооруженный внедорожник…
Машина была знакомой – «М825», длинный и широкий вариант джипа времен Второй мировой, самый последний его вариант, он производился той же фирмой, что и «Хаммер» – «АМ Дженерал», и последнюю крупную партию в несколько тысяч автомобилей произвели как раз для Пакистана. Пакистанцы использовали его как транспортер для четырехдюймового безоткатного орудия или противотанкового ракетного комплекса ТОУ, но на этой машине не было ни того, ни другого. Зато на машине, на турели был установлен пулемет. Возможно даже, пулемет калибра 0,5 дюйма со щитом.
Машина стояла, и пулемет был направлен прямо на нас.
Очередь медленно двигалась, пакистанские офицеры проверяли машины. Я попытался сделать самое тупое выражение лица, какое только возможно. С каждой проверенной машиной очередь продвигалась вперед, дышать было нечем от того, что много двигателей работали в одном и том же месте.
Наша очередь.
Мы остановились меньше, чем в пятидесяти метрах от пулемета. Проверяют трое. Один говорит с водителем, еще один слева, третий страхует. Пулемет со щитом – не «пятидесятка», я опознал его как «СГМ» – станковый, Горюнова, модернизированный. Возможно, русского производства, мы поставляли их в большом количестве в Афганистан, когда находились там – пулеметы считались устаревшими, и мы раздавали оставшиеся со времен ВОВ запасы задарма своим друзьям. Возможно, китайский, китайцы производили копию этого пулемета до конца восьмидесятых.
Но как бы то ни было, эта штука способна переварить за несколько секунд стопатронную ленту и превратить их всех в дуршлаг.
На всех троих солдатах камуфляжная форма неизвестного типа, но отлично подходящая к местности. У того, что спрашивает документы, я успел увидеть автомат «МР5К» и черные противосолнечные очки, у двоих других очки армейские, противоосколочные, на эластичной ленте. Скорее всего, тот, что спрашивает, офицер.
Офицер постучал по двери, Вахид открыл. На меня он даже не обратил внимание – говорящее орудие труда, что-то вроде раба.
– Аап ка куа нем хай?
– Мера нем Вахид хай.
– Тум каан се а рахе хо?
– Хум айии сии Хост. Мей джатта хуун Абу аль Валид базар.
– Хум куа бечна?
– Мейн аап гаален бечна[116].
Офицер – а это точно был офицер – был словно не из этого мира, он был подтянутым, крепким, форма сидела на нем как надо, и казалось, что дело было не в бездонной пропасти Племенной территории, а где-нибудь в офицерском поселке в пригородах Исламабада. Или Пешавара…
Офицеру что-то не понравилось, а может быть, он решил обойти машину и подойти к двери с моей стороны. Вахид пошел за ним, закрыл дверь и исчез из моего поля зрения.
Не дернешься – пулемет изрешетит в секунды. Если край, можно будет прикрыться, когда он откроет дверь с моей стороны. Прикрыться им – и метнуться из машины на обочину. По офицеру стрелять не рискнут.
Интересным был и язык, на котором общались офицер и Вахид. Это был нахин, смесь урду и арабского, язык гастарбайтеров и эмигрантов, получивший большое распространение в Пакистане в последние годы. Нахин – это искаженный урду с большим количеством вкраплений из арабского языка, из его диалектов, бытующих на Аравийском полуострове. Один из языков Аль-Каиды, наряду с пушту и диалектами арабского.
Офицер медленно обходит машину, замечая все: и открытую дверь, и тряпку на капоте, и пыльные борта, и надписи, прославляющие Пророка. Вахид семенил за ним, не догадываясь, что я слышу их разговор в подробностях – в подаренной ручке (здесь это дорогой и статусный подарок) подслушивающее устройство.
И арабский я понимаю, а значит, пойму и незнакомые слова диалекта,
– Эфенди афсар, эфенди афсар…

– Ех киа кай?
– Туфхаа ап ке лиаи, эфенди. Кам-кам…[117] Офицер взял сверток, чуть согнул его – сверток упруго поддался. Деньги…
– Как прошло?
– Нормально… – Вахид невозмутимо крутил баранку, – они только с виду строгие. Кушать хотят все.
– Что у тебя в кузове?
Вахид пожал плечами.
– Как что? Водка. В Пешаваре хорошо идет, три конца…
– Водка харам.
Но Вахид только засмеялся…
Это был уже Пакистан. Точнее, Зона племен – это не совсем Пакистан, сюда даже визы специальные выдают. Горы. Дороги. Крестьяне, которые выбиваются из сил, но работают на своей земле на волах. Оросительные каналы, идущие от родников и скважин. Крестьянские поселения, ласточкиными гнездами льнущие к горам…
Я не первый раз был в Пакистане и знаю, что здесь происходит. Пакистан занимает одно из первых мест в мире по плотности населения, если считать только плодородные земли. Одна и та же проблема… наверное, общая для всех горных стран – слишком много людей, слишком мало плодородной земли. В том же Пакистане – сто семьдесят миллионов жителей, при этом плодородной земли кот наплакал, на севере ее вообще нет, одни сплошные горы. Усугубляет проблему то, что значительная часть земли находится в собственности армейских структур, причем в собственности находятся и крестьяне, то есть в Пакистане до сих пор действует крепостное право! Оттого и на без того скудной земле отсутствуют интенсивные технологии хозяйствования и урожаи невелики. Именно из этого проистекает из века в век, в поколениях культивировавшаяся практика насилия, бандитизма, набегов. Христианский взгляд на мир здесь просто не работает, христианство здесь – религия слабых. Да и ислам – не очень работает, причудливо переплетаясь с кодексами чести горцев, самый известный из которых зовется Пуштун-Валлай.
Это земля Аль-Каиды. Здесь ее сторонниками являются все…
Громадный, непредставимо огромный «Ил-106»[118], окрашенный в гражданские цвета «Аэрофлота», взвыл всеми четырьмя двигателями на реверс, гася скорость. Сидевших в чреве кита бойцов повлекло вперед…
Прилетели.
Даже на фоне выкрашенных в непривычный, глубоко серый цвет «Ил-76» индийских ВВС – «Ил-106» выглядел настоящим китом. Несмотря на более низкую грузоподъемность, объемом и геометрией грузовой кабины он почти не уступал «Руслану», что позволяло более экономично перевозить не слишком тяжелую технику, грузы, а также парашютистов. Индия давно просила продать им эти самолеты, но пока не продавали…
Хинди – русси бхай бхай. Индия и Россия друзья навек. Геополитическая ситуация на юге Азии складывалась сложная, запутанная, с множество игроков. Здесь никто и никогда не дружил просто так – все дружили против кого-то. Индия и СССР дружили против Китая. Китай и США дружили против СССР. Индия и Афганистан дружили против Пакистана. Китай и Пакистан дружили против Индии и Афганистана. СССР и Вьетнам дружили против Китая. СССР и Афганистан дружили против Пакистана. Только Иран не дружил вообще ни с кем, они считали СССР малым сатаной, а США – большим. Дружить Иран не умел…
В двадцать первом веке стало понятно: выживет тот, у кого есть рынки. Самые крупные рынки в мире – это Индия и Китай. И там и там – более чем миллиард человек. Это потребители, это потенциальный мобилизационный ресурс… понятно, в общем. Эти две страны неявно, но враждующие друг с другом, оказались по разные стороны в геополитическом противостоянии. США взяли себе Китай, а СССР взял себе Индию. Это был своего рода сверхпроект для сверхдержав – сможет ли каждая из них модернизировать страну с населением свыше миллиарда человек. От успеха этого во многом зависело будущее для них самих и для всего человечества[119].
Китай пока был явно впереди в этой цивилизационной гонке. Они сумели построить экономику, обслуживающую весь Западный мир, поставляющий дешевые товары. Города, которые и сто лет назад были полуевропейскими, европейскими факториями, теперь стали мегаполисами мирового значения. Шанхай, например, – это крупнейший порт в мире, теперь он крупнее Роттердама.
Индия в сотрудничестве с СССР внешне была скромнее, но тот, кто был в Индии двадцать лет назад и кто приезжал в эту страну сейчас, – поражались, как много было сделано. Страну покрыла сеть новых, современных, «тяжелых» железных дорог советского образца – ими заменялись старые, британские. Весь подвижной состав был тоже новый, он производился по советским лицензиям, и грузооборот по железным дорогам Индии за двадцать лет вырос в пятнадцать раз. Строились новые города, впервые в Индии было развернуто массовое жилищное строительство, как в Советском Союзе. Новые двадцатипятиэтажки радовали глаз[120]. Работали автомобильные заводы, поднялся в небо первый индийский пассажирский самолет. Индия сотрудничала со странами социалистического лагеря на Ближнем Востоке, в Африке и Латинской Америке, там не забывали сделанного добра, не предавали, как поляки и чехи, не перескакивали в другой лагерь. И пусть в Индии не было таких небоскребов, как в Шанхае, но тот проект, что СССР реализовывал в Индии, населением этой страны принимался по одной простой причине – места в нем хватало всем. Если в Китае наряду с новыми мегаполисами побережья существовала нищая глубинка, где в двадцать первом веке на волах пахали, то в Индии в строительство новой страны были вовлечены все. Под мудрым руководством Индийского национального конгресса – партии, которая привела Индию к независимости и придерживалась твердой социалистической ориентации.
Что касается вооружения, то Индия была полностью вооружена советской военной техникой. Большая часть ее, причем сложные машины, такие как дальние перехватчики «Су-27» и танки «Т-90», производились в самой Индии, на индийских заводах и руками индийцев. А так как у индийцев рук было много – все чаще и чаще людей с характерной восточной внешностью можно было встретить и на улицах советских городов, причем самых разных – от Москвы и Свердловска до Ташкента и Бишкека[121].
И, конечно, общей проблемой был терроризм.
Дело в том, что в Индии терроризм не прекращался никогда, и шел он от соседней страны. Пакистана. Это был злейший враг Индии, страны три раза воевали, и сейчас в любой момент между ними могла случиться четвертая и последняя война – ядерная. Злой насмешкой истории было то, что до 1947 года эти страны представляли собой одно целое – Британскую Индию. И разделять их казалось нелепым – столь же нелепым, как если бы сейчас разделить РСФСР и Украинскую ССР. Или РСФСР и Казахскую ССР.
Те, кто прилетел в Индию, знали предысторию всей этой беды, многие здесь советничали, обучали «черных котов» – индийский спецназ. В 1947 году Индийское движение за независимость набрало силу, но в то же время Великобритания только-только оправлялась от катастрофической Второй мировой, и сил на то, чтобы удерживать Индию, уже не было. Но помимо Индийского национального конгресса – объединения, соединяющего все патриотические и антиколониальные силы в стране, существовали и те, кто уже тогда исповедовал примитивный национализм и агрессивные религиозные убеждения, прикрывая этим свою контрреволюционную сущность. Особенно сильно это проявлялось в Карачи – городе-порте, одном из крупнейших городов Британской Индии, который до недавнего имени был частным владением Англо-Индийской компании[122]. Коллаборационистов возглавил некий Мухаммед Али Джинна, сын адвоката, который учился и какое-то время жил в Великобритании. Никто не знает этого точно, но, скорее всего, он был прямым агентом британского правительства, посаженным за стол переговоров для того, чтобы попытаться сохранить британское владычество не силой, а хитростью, играя на противоречиях. Ведь Индия никогда не была единой, это было скопище княжеств со своими дворами и магараджами. И все, что их объединяло – это британский радж, британское правление. Пока магараджи разъезжали на «Роллс-Ройсах», отделанных золотом, британцы правили. И именно британцы – благодаря внедрению общих для всех законов и правил – сумели прекратить постоянные междоусобные войны и создать единое индийское государство. Теперь они же его и раскалывали, пользуясь разницей в религиях: на большей части территории страны исповедовался индуизм, но северо-запад был мусульманским.
Британцы настаивали на том, что страна должна была быть единой, а Джинна последовательно и эффективно торпедировал переговоры. Потом, устав от препирательств, стороны согласились с тем, что должно быть две страны, но возникли проблемы с границами. Хорошо, если в каком-то районе живут 90 % индуистов и 10 % мусульман. Тут все понятно. А что делать, если 50/50, а вот во многих местах так и было?
Переговоры в конечном итоге сорвались, и страны начали разделяться де-факто, как получалось. Тысячи и тысячи беженцев ринулись к границам – одни шли на север, другие на юг. На них нападали, их грабили, убивали. Никто не знает, сколько тогда погибло, называют цифры от нескольких десятков тысяч до полутора миллионов человек – в мире, который только что пережил самую страшную войну в истории человечества, это никого не тронуло, хотя и должно было. Но факт тот, что Индия забрала часть территорий, на которых жило немало мусульман, это были и штат Джамму, и Кашмир, и Гуджарат[123]. Джинна объявил, что Северо-Западная провинция становится независимым государством Пакистан (земля чистых в переводе) и не собирается выходить из состава Британской империи. Они пробыли в статусе колонии еще 10 лет, до 1958 года, после чего независимость им вручили по настоянию самой Великобритании. Мухаммеда Али Джинну похоронили в мавзолее, как отца нации.
Уже тогда было понятно, что ничем хорошим это не закончится.
С тех пор Индия и Пакистан воевали три раза. Все три раза выиграла Индия. В семидесятые и восьмидесятые годы оба государства, готовясь к последней войне, начали ядерные программы и создали ядерное оружие почти одновременно – в девяностые. Индии помогли мы, Пакистану – США и Израиль. Но после того как на вооружении обеих сторон появилось ядерное оружие со средствами доставки, стало понятно, что четвертой войны не будет: атомная бомба сыграла в отношениях двух стран такую же роль, какую она сыграла в отношениях США и СССР – война стала невозможна. Но оставались опосредованные войны – чужими руками, в чужих странах. Оставался также террор.
В две тысячи восьмом году неизвестное судно (предположительно, пакистанская подводная лодка) спустило на воду несколько скоростных лодок в пределах двенадцатимильной зоны Индии. Лодки пошли к берегу, ориентируясь на зарево на горизонте – то был Мумбаи, переименованный знаменитый Бомбей, ворота Индии.
Высадились на побережье. Там их ждало несколько арендованных машин… Вообще, когда потом советские военные советники разбирали с индусами эту ситуацию (так могут и на Севастополь, на Одессу напасть!), один из них сказал, что по почерку это сильно напоминает МОССАД – они так же действовали в Ливане и не раз. Ничего удивительного, если и так.
В машинах, которыми управляли пакистанские агенты, были запасные автоматы и сотни снаряженных магазинов. Они взяли боевиков и начали кружить по городу. Схема следующая: в людном месте останавливается машина, выходит три-четыре автоматчика и начинают поливать по толпе. Никто ничего не понимает, кровь, крики. Полиции они не дожидались: отстреляли по три-четыре магазина каждый, сели в машину, ушли до того, как появилась полиция. Через полчаса – то же самое в другом месте.
Три группы удалось блокировать. Уничтожали их чудовищной ценой – дело в том, что у индийских полицейских на вооружении были до сих пор «Веблеи» 38 калибра и ружья «Ли-Энфильд». За одного убитого террориста индусы отдавали троих-пятерых своих. Террористы вели шквальный огонь из «калашниковых», на них были бронежилеты, перед акцией они все приняли наркотики[124]. Четвертую группу удалось заблокировать, но они прорвали полицейское оцепление и ворвались в один из самых дорогих отелей города – «Тадж-Махал». Там было полно иностранцев, и они захватили заложников.
Кадры, когда «черные коты», индийский спецназ, высаживается на крышу отеля «Тадж-Махал» с «Ми-17», облетели весь мир. Понимающий человек мог многое сказать – хотя бы по автоматам Никонова и пистолетам-пулеметам «Витязь», которыми был вооружен индийский спецназ. Отель взяли стремительным штурмом с двух направлений – с крыши и земли. Шесть бандитов загнали в угол и убили, перед этим они успели расстрелять семнадцать постояльцев. Требований они не выдвигали – просто убивали, чтобы убивать.

Посмотрите также

Сергей Чмутенко – Сборник рассказов

Сергей Чмутенко – сборник коротких фантастических рассказов О авторе   НА ОСИ СПИРАЛИ Сергей Чмутенко ...

Добавить комментарий

Войти с помощью: 

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *