Он дважды прошел по всей фабрике, каждые две-три секунды окликая Клайва. Ни в одном из проходов его не было. Лакированные лица знаменитостей в биографической секции ухмылялись ему и тому, чему они были свидетелями. Мягкие обложки в секции детективов и ужасов предлагали все возможные трактовки того, что могло здесь произойти. Пыль здесь была неоднократно потревожена ногами входящих, в том числе и тех, кто утащил с собой Клайва. Потому что он, совершенно очевидно, был похищен. Одержимый страхом Мальпас не видел никакой рациональной альтернативы.
Зайдя за прилавок — пол там устилали газеты, счета-фактуры и товарные накладные, — он протянул руку к трубке телефона, чтобы позвонить в полицию, пусть они с этим делом разбираются, как вдруг увидел себя на маленьком черно-белом экране.
Система слежения. Разыскав записывающее устройство, он обнаружил, что в нем ничего нет. Ругнулся. Грилиш забыл вставить кассету. Однако это было на него не похоже. Такого параноика, помешанного на разных видах преступлений, как тот, было еще поискать. В шкафчике рядом с записывающим устройством хранились десятки кассет. Каждая была снабжена ярлычком, и на каждом ярлычке аккуратным почерком Грилиша были поставлены дата и время записи. Последней кассеты, с событиями сегодняшнего утра, когда Грилиш фактически уволил Мальпаса, не было.
Мальпас вздохнул. Что-то дурное случилось здесь, он был уверен, но любые вещественные доказательства несчастья отсутствовали. Он покачал головой. Нет доказательств. Кружка недопитого чая. Вот-вот где-нибудь в глубинах фабрики раздастся журчание воды, и Грилиш выйдет в торговый зал с газетой в руках и ворчливо осведомится, почему это Мальпас стоит там, где не положено находиться посетителям.
Но отсутствие кассеты в магнитофоне, вот что совсем не похоже на его друга. Да и домой он бы не ушел, не погасив свет и не заперев дверь. Несмотря на нехватку явных следов преступления и злоумышленника, Мальпас почуял угрозу, она была здесь, на фабрике, рядом с ним, и, несмотря на просторное помещение, ему стало нечем дышать. Каждая секунда, проведенная им здесь, приближала его к чему-то страшному, что должно было случиться с ним самим, он был убежден в этом.
Он поймал себя на том, что смотрит на дверь — не меньше нескольких минут, наверное, — ожидая, что она вот-вот качнется внутрь, и нечто, слепленное из непросветленных составляющих ночи — тьмы, дизельных выхлопов, тумана, — ворвется внутрь и разорвет его в клочья своими острыми, как колючая проволока, зубами.
Он сделал шаг назад, и что-то треснуло у него под ногой. Он покачнулся, чтобы сохранить равновесие и не раздавить окончательно то, что, как он думал, лежало под слоем бумаги: кассету. С сегодняшним числом на ярлычке. Длинная трещина протянулась по корпусу, но лента внутри не пострадала. Оставалось только надеяться, что, когда он вставит кассету в магнитофон, она будет крутиться.
Невыносимо долгое ожидание, пока приемное устройство проглотило кассету, поставило ее на место и, подвывая, стало перематывать. Помехи. Мельтешение и обрывки. И вот, наконец, магазин Грилиша в расплывчатых пятнах черного, белого и серого. Запись происходила в разных частях торгового зала и при воспроизведении фрагменты непрерывно сменяли друг друга. Зона вокруг прилавка, зона погрузки-выгрузки в дальнем конце фабрики, и пара видов верхнего этажа.
Утром Мальпас пришел вскоре после открытия магазина, однако теперь он сдержался и не стал трогать кнопки управления. Если кассета серьезно пострадала, то не стоит рисковать и подвергать ленту чрезмерному напряжению.
Он увидел пустую зону погрузки, где громоздились штабеля гниющих поддонов и мусорных контейнеров, а на земле оспины выбоин чередовались с кустиками полыни. Вот прилавок, за ним Грилиш прихлебывает свой чай, склонившись над гроссбухом, точно монах над иллюстрируемой рукописью. Он увидел сначала восточную часть верхнего этажа, затем западную, в обеих книги в два или три ряда громоздились в лабиринтах полок.
Наблюдая за тем, как заново отрисовывается экран каждые десять секунд, Мальпас незаметно замечтался. Он представлял себе покупателей, которые теряли дорогу среди проходов, их заносило пылью, оплетало паутиной, полки затягивали их в себя в глубины фабрики, где никто и никогда не смог бы их найти, а их плоть, кости, внутренние органы алхимия литературы преображала в текст.
Зона погрузки, прилавок, верхний этаж. Зона погрузки, прилавок, верхний этаж.
Мальпас увидел, как вскинул голову Грилиш. Вот его собственный плащ поплыл через экран, сверток с вороной торчит под мышкой. Тень прошла вокруг его головы, точной рой мошки. Изображение споткнулось и зарябило. Мальпас учуял запах разогретого пластика и подумал, неужели лента греется, где-то цепляясь за трещину в корпусе. Но тут изображение выровнялось и перескочило наверх.
Еще одна тень вытекла из груды книг, точно жидкость из перевернутого стакана. Прыжок в зону погрузки. К прилавку. Грилиш убирает сверток в коробку, отводя взгляд. Говорит. Раздались слова: «В этой старой книжной лавке полно слов, которые лучше бы никогда не вытаскивать на свет божий». Мальпас нахмурился.
Скачок наверх. Фигура удаляется от камеры. В следующем кадре, снятом с противоположного конца магазина, фигура, наоборот, плавно плывет в кадр, но задергалась и затряслась, прежде чем ее можно было узнать. Зона погрузки со своим неизбежным двором. Снова Грилиш, жестом показывает Мальпасу, что их партнерству конец. Передает ему полтинник. Головы обоих поворачиваются на звук сверху. Когда камера возвращается к прилавку, Мальпаса там уже нет, а Грилиш продолжает смотреть в потолок.
Камера верхнего этажа показывает спускающуюся фигуру. Как только в поле ее видения вплывает голова, Мальпас, не задумываясь о том, что будет с кассетой, нажимает на паузу. Изображение прыгает, вопреки режиму, выбранному Мальпасом. Лицо, или что-то вроде. На месте глаз широкие черные провалы: темные очки, наверное, но Мальпас уже ни в чем не уверен. Губы слишком тонкие, рот искажен движением, так что разобрать сложно. Пока он смотрит, глаза расплываются по лицу, как чернильное пятно по промокательной бумаге.
Он отпускает паузу, и фигура выскальзывает из вида. Когда камера возвращается к прилавку, Грилиш уже сидит на своем стуле прямо, словно аршин проглотил, на его лице панический ужас и… что-то вроде восторга. Его глаза закрыты, но пальцы с зажатой в них ручкой продолжают двигаться.
На экране возникает тень. Огромная, конической формы, точно ее владелец накинул себе на голову плащ, как делают дети, играя в вампиров где-нибудь на детской площадке. Экран заливает свет, такой яркий, что Мальпас зажмуривается. Запись кончилась.
«В этой старой книжной лавке полно слов, которые лучше бы никогда не вытаскивать на свет божий».
Лучше бы? Или он сказал «надо бы»? Может быть, и так, тогда навык Мальпаса читать по губам нуждается в тренировке. Хотя какая, по правде говоря, разница?
Однако он подумал, что разница все же есть. Он был убежден, что Грилиш дал ему подсказку. Но если в магазине и в правду есть для него сообщение, то могут пройти века, прежде чем он найдет его, даже зная, что надо искать. Пленка продолжала крутиться, показывая пустые комнаты. Постепенно парок над чашкой Грилиша исчез.
Мальпас сел на стул и склонился над Грилишевым гроссбухом. Нет, конечно, думал он. Но все-таки открыл тяжелую верхнюю обложку. В книге оказались не цифры. Не стройные колонки дебета и кредита. Мелким-мелким почерком Грилиша — три строки своего текста он ухитрялся вписать в одну линованную строчку — был написан дневник, охватывавший все время его жизни начиная с детства.
Мальпас сгреб с прилавка огромную книгу и, сгибаясь под ее тяжестью, заспешил к двери и на улицу. Там он поймал такси, чтобы ехать домой, и всего раз за дорогу чертыхнулся из-за экстравагантности своего поступка. Его собственные счета подождут, лишь бы в книге нашлось что-нибудь такое, что поможет спасти его бедного друга.
По пути домой он то и дело поглядывал в заднее окно, нет ли кого на «хвосте» у нанятого им такси, но движение было незатрудненным, и очевидной слежки не было. Водитель, слава богу, не пытался вовлечь его в беседу. Длинными ногтями гитариста он отбивал на руле ритм какой-то песни, невнятной ушам Мальпаса.
Он расплатился с водителем и, не дожидаясь жалкой сдачи, заспешил через входную дверь к лифту. Рядом с ним сидели на корточках двое парнишек лет десяти, и, выдувая ртами огромные пузыри жвачки, пытались развести костер из страниц порножурнала. На Мальпаса они не обратили внимания. Он к этому привык, и даже был благодарен. Он не взаимодействовал ни с кем из соседей, равно как и они с ним. Так оно и лучше, безопаснее, думал он теперь, поднимаясь.
«Для кого безопаснее»? Голос, хриплый, сорванный позвучал в его ушах, когда он приближался к своей двери, вытряхивая нужный ключ из связки. «Для тебя… или для них»?
Он тихонько открыл замок и зажал связку ключей в кулаке так, чтобы их бородки торчали вперед меж пальцев.
— Выходи! — заорал он, но его голос прозвучал совсем не так устрашающе, как ему хотелось.
Он шагнул в квартиру, зная, чувствуя, что она пуста. Все было на своих местах. Закрыв дверь, он потер лоб, словно хотел таким образом доказать себе, что слышанный им голос прозвучал у него в голове. Он положил гроссбух на диван и налил себе виски с содовой. На обратном пути он захватил с рабочего стола увеличительное стекло, замешкавшись лишь на секунду, когда ему показалось, что вороний глаз едва заметно пошевелился, следя за ним.
Чушь. Но он все же набросил на ворону платок, чтобы прикрыть ее.
Он сел и открыл последнюю запись в журнале. Число вчерашнее. Что-то отвлекло Грилиша, он не закончил последнее предложение последнего абзаца. Почерк был уже не ровным, а размашистым, корявым:
«Я не могу сделать больше, чем я могу, чтобы помочь ему. И я уже не молод. Я старею, слабею. Пугаюсь каждой тени. Все барьеры, которые я создал, рухнули один за другим. Я — последнее препятствие. Что-то вроде покровителя. Хотя ангел-хранитель мне и самому не помешал бы. Но я сделал все, что мог, и старался изо всех сил. Единственное, что меня утешает, — это мысль о том, что я точно не буду присутствовать при последнем судилище и его огненной смерти. Надеюсь только, что для него все кончится быстро, и ему не дадут увидеть под конец, каким он был вначале. И да, он приближается, он уже близко, я чувствую его жар, но смотреть не стану. Я не стану смотреть в твое осунувшееся лицо. Я не стану молить о пощаде, Самаил, слепой Бог, разрушитель, неправедный жнец, злодейский пас»…
Мальпас поднял стакан, чтобы сделать еще глоток, но обнаружил, что он пуст. Его сердце билось быстро, как у птицы. Черные звезды взрывались перед глазами. Что это? Что за безумие? Он никогда не замечал за Грилишем склонности к безумию. Он был всегда спокоен, собран, пунктуален во всем. Хотя, может быть, этот журнал как раз и служил ему отдушиной, клапаном, через который он выпускал пар. Разве не правду говорят, что в тихом омуте черти водятся?
Он перелистал несколько десятков страниц назад. Записи пятилетней давности:
«Иногда мы теряем дорогу. Не обращаем внимания на карту, поскольку знаем местность как свои пять пальцев, или думаем, что знаем. А на практике всегда подвернется какой-нибудь левый поворот, он-то и уведет нас прочь от цели. Да еще возникнет какая-нибудь забытая улица или белое пятно, которого не было в справочнике. А искать обратный путь сложно, будь то в смысле географическом или любом другом, особенно если привык блуждать одинокими тропами. То, что казалось нам реальностью, на деле является забытой или забракованной версией из альбома картографа. Так мы и идем, оступаясь на каждом шагу. Шарим ладонями по дверям, которых не ожидали встретить. Вслепую бредем по переулкам, где на каждом шагу нас подкарауливают опасности, готовые растерзать нас на части, стоит нам сделать нечаянный шаг в сторону. Мы теряем крылья. Раны зарубцовываются. Мы забываем, как летать. Ищем любви, дружбы, тепла, всего вообще и ничего конкретно. Ищем дом. Ищем дорогу к волшебным зверям своего детства. Детства, которое длилось тысячелетия».
Дальше к началу. Десять лет назад.
«Таким способом он… как бы это сказать… отгоняет волков от порога. Каждый стежок, каждый шов, каждая заделанная глазница — это маленький шаг, позволяющий сохранить его секрет еще на какое-то время. Направить охотника по ложному следу. Его ремесло — это маскировка. К тому же в нем есть поэзия, разве не так? В этих законсервированных им жизнях можно узнать образ его собственной жизни, отложенной до лучших времен, пока он мечется здесь, хлопая крыльями. Как одна из его ворон. Уязвимая. Хитрая. Падальщица».
Ближе к началу гроссбуха, почти на самых первых страницах, Мальпас со страхом и изумлением обнаружил свои собственные изображения, нарисованные Грилишем в детстве — ему тогда, судя по датам, было не больше семи лет. Да, такой он и был, в точности, как сейчас (только волосы еще черные, и спина прямая), в черном, поношенном плаще, ходит важно, как… да, наверное, как ворона. Серебряная цепь тянулась от его ладони к небу, где была привязана, кажется, к самой середине солнца. И если приглядеться как следует, то плащ вовсе не плащ. Это длинные, заскорузлые крылья; промасленные перья слиплись друг с другом. И тут же отозвались знакомым зудом его лопатки.
«Там, где тебя поцеловали ангелы».
Мальпас так резко вскинул голову на призыв шершавого, надтреснутого голоса, что боль вонзилась в его череп у самого основания. Над мертвой вороной зашевелилась тряпка.
Он не мог встать. Страх накрепко пригвоздил его к дивану. Он смотрел, как ворона поднимается, как жутко каркает, точно курильщик, прочищая легкие. Тряпка слетела с нее, и птица предстала во всем безобразии своей незавершенности, неудавшийся опыт таксидермиста, недоделка, запущенная в производство раньше, чем был подписан проект.
В ней не было тайны. Зато была насмешка Природы. Ворона каркнула еще раз, и от ее клича зазвенели в окнах стекла. Органы извивались в полости ее груди, точно черви-паразиты, которыми кишит придорожная падаль. Клюв казался мягкой серой копией настоящего.
Мальпас в ужасе следил за тем, как отвалился клюв, не выдержала некротическая ткань. И на месте вороньего лица оказался слепец, извиваясь, словно материализовавшийся кошмар. Птица взмахнула крыльями, и облако земли и пепла взметнулось вокруг нее, скрыв все, что было сзади, затуманив свет.
Слишком поздно он понял, кто подбросил ему эту птицу. Чрезмерная преданность своему мрачному хобби — вот что его погубило.
Долго же я искал тебя, Мальпас. В поисках твоего следа я обрыскал этот неприметный шарик вдоль и поперек, намотав столько миль, что хватило бы пересечь вселенную.
Мальпас попытался сделать вид, что все это ему только кажется, что он сам придумывает кошмары в наказание себе. Но слишком скоро убедился в абсолютной реальности происходящего.
— Что ты сделал с Грилишем?
Он боялся тебя, ты этого не знал? Всю жизнь страх перед тобой пронзал его до мозга костей. И все же он защищал тебя, как только мог.
— Что? — губы Мальпаса вдруг стали мертвыми, как древесные стружки.
Здесь все еще есть те, кто готов ценой своей жизни спасти падшего ниже всех прочих падших. Но я здесь, чтобы сообщить тебе: изгнание окончено. Мы забираем тебя назад, в стадо.
Мальпас думал о воронах, которых так любовно воскрешал для Грилиша, и тут ему открылась тайна тех волосков, предназначенных для того, чтобы сбить чудовище со следа, пустить его по ложному пути, потянуть время, как можно дольше не давая ему протянуть свои древние черные когти к Мальпасу. Подумал он и о мальчике, которому принадлежали волоски, о том, кем тот был. Подумал, чувствуя, как подкатывает к горлу тошнота, не сам ли он был его убийцей. Вот и Грилиш отдал жизнь ради этого обмана. Он-то знал, кто такой Малыше, и умудрялся жить с этим, хотя любой другой на его месте давно покончил бы с собой от такого знания или превратился в клинического идиота.
Надо отдать Грилишу последний долг дружбы. Знакомая боль ворвалась в острия его лопаток, рассыпая искры. Теперь он понял ее природу. Никакого тебе артрита. Скрытая, похороненная внутри него самого часть его «я», которая знала полет, отзывалась на призыв. Хорошо бы испытать это снова. Но забытое и непознанное не причиняет вреда.
Возможно, демоны вырвали ему крылья… или они сами по себе усохли от того, что он не пользовался ими, превратились в рудимент… хотя какая теперь разница?
Несмотря на свой монументальный возраст, он все-таки сроднился с этим миром сильнее, чем привычный к более разреженной атмосфере Самаил.
Осушив свой стакан, он швырнул его в ворону. Слепой увернулся, взревел и стал расти. Но Мальпас только смеялся над ним. Он-то знал, что свободен. Когда Самаил крутанул запястьем и послал к нему раскаленную цепь жидкого золота, Мальпас уже бежал, набрав такую скорость, какой не знал веками. Цепь впилась в шрам на его руке, но уже не могла помешать его замыслу.
Бросившись в окно под негодующие вопли Самаила, в считаные мгновения перед ударом, Мальпас увидел себя ребенком, каким он был много тысяч лет тому назад. Этот образ оставался с ним, пока он летел. И, умирая, он успел выкрикнуть одно слово, значившее для него больше всех остальных в его зачарованном существовании:
— Отче.
Роберт Сильверберг, неоднократный лауреат премий Хьюго и Небьюла, в 2004 году был избран Великим Магистром американского общества авторов научной фантастики и фэнтези. Еще подростком он начал рассылать свои рассказы в журналы научной фантастики, а его первый роман для детей, названный «Восстание Альфа Ц.», был напечатан в 1955 году. На следующий год он получил своего первого Хьюго.
Сильверберг — плодовитый литератор, в первые четыре года своей карьеры писавший, предположительно, по миллиону слов в год, автор таких книг, как «Открыть небо», «Новая жизнь», «Смерть внутри», «Ночные крылья» и «Замок лорда Валентина». Последняя легла в основу популярного сериала Маджипур, действие которого происходит на одноименной планете. А в издательстве «Сабтеррениан Пресс» недавно произошло редкое событие: вышел в свет новая фантазийная повесть Сильверберга «Последняя песнь Орфея».
«„Базилевс“ — история о компьютерном „гении“, который общается с настоящими ангелами при помощи своей машины, — рассказывает автор. — В нем полно разных словечек вроде „хард“, „софт“ и прочей компьютерной терминологии, звучащих вполне убедительно. А подробности о жизни и деятельности самых разных ангелов просто льются через край.
Сам я не верю в ангелов. Да и компьютера в те времена, осенью 1982-го, когда была написана эта история, у меня не было.
Теперь вы понимаете, что за обманщики мы, профессиональные писатели? Садясь за рассказ, я могу иметь намерение впарить вам что угодно, причем сделать это так убедительно, что вы поверите, а все потому, что, работая над той или иной историей, я сам верю в нее.
В случае с „Базилевсом“ мне нужна была хорошая идея, а мое воображение в тот миг начисто пересохло. В таких случаях я иногда прибегаю к следующей тактике: беру две идеи, никак между собой не связанные, сталкиваю их и смотрю, будет ли искра. Вот я и попробовал. Взял свежую газету и заглянул сначала на одну страницу, потом на другую. Самыми интересными словами, которые привлекли мое внимание, были „ангелы“ и „компьютеры“.
Ну, вот. В ту же минуту у меня сложился рассказ. Но об ангелах надо было писать так, как будто я всю жизнь провел, беседуя с ними, и знаю их всех по именам. На такой случай я собираю всякие чокнутые справочники, и у меня как раз был среди них „Словарь ангелов“ Густава Дэвидсона. (Ссылки на который есть и в самом рассказе.) Я начал его пролистывать. Скоро миновав Гавриила, Рафаила и Михаила, я перешел к более таинственным персонажам, вроде Израфела, который подует в трубу, объявляя о начале Судного Дня, или Анафаксетона, который призовет всю вселенную на суд. Найдя их, я сразу понял, что коллизия, вокруг которой я буду строить сюжет, у меня в руках. Судный День! Конечно, я сразу решил, что еще пару ангелов придется придумать самому, иначе все не сложится как надо, но это было не трудно; в конце концов, мне платят за то, чтобы я выдумывал существ вроде ангелов, и, смею надеяться, это получается у меня не хуже, чем у тех, чьими измышлениями заполнены страницы огромного словаря Густава Дэвидсона.
А вот как быть с компьютерами? Я-то со своей пишущей машинкой что в них понимал? Пришлось провести несколько бесед со всезнающим компьютерным экспертом Джерри Пурнеллом, который не только объяснил мне все, что следовало, но и прислал письмо на двадцати страницах, в котором подробно объяснял, что именно искать в магазине, когда я пойду покупать себе компьютер.
Вот так я написал „Базилевса“.
Вся работа заняла четыре-пять дней. Вообще-то это был последний текст, который я написал на пишущей машинке. Несколько недель спустя я уже был гордым обладателем компьютера, на котором выстукивал подробности нового рассказа о гигантском лобстере, „Путь домой“, ежечасно вознося мольбы о том, чтобы проклятая штуковина не подвела.
Вы, конечно, знаете, кому я адресовал мои мольбы. Израфелу. Анафаксетону. Базилевсу».
В искристом лимонно-желтом октябрьском свете Каннингем касается клавиш своего терминала и вызывает ангелов. Миг на загрузку программы, миг на выбор файла, и вот они уже здесь, готовы прянуть на экран по его команде: Аполлион, Анауэль, Уриэль и все остальные. Уриэль — ангел грома и ужаса; Аполлион — разрушитель, ангел бездны; Анауэль — ангел банкиров и комиссионеров. Каннингема притягивает разнообразие дел и обязанностей, как возвышенных, так и повседневных, которые приписываются ангелам. «Всякое явление, видимое в мире, имеет своего ангела-покровителя», — сказано в «Восьми вопросах» святого Августина.
Сейчас в компьютере Каннингема обитают 1114 ангелов. Каждый вечер он прибавляет еще несколько, хотя и знает, что впереди у него долгий путь. В четырнадцатом веке ангелов исчислили каббалисты и получили 301 655 722 — не без погрешностей, конечно. Еще раньше Альберт Великий вычислил, что каждый ангельский хор состоит из 6666 легионов, а каждый легион — из 6666 ангелов; даже не зная точного числа хоров, очевидно, что общая сумма намного превышает вышеназванную. А рабби Иоханан в Талмуде предположил, что новый ангел является на свет «с каждым словом, которое слетает с уст Единого, да благословится имя его».
Если рабби Иоханан прав, то число ангелов бесконечно. Персональный компьютер Каннингема, память которого расширена до чрезвычайности и который, по желанию хозяина, способен передавать команды прямо в головные машины Министерства обороны, все-таки не слишком уверенно обращается с бесконечностью. Так что 1114 ангелов онлайн после восьми месяцев программирования, да и то лишь в свободное от работы время, не такой уж и мелкий результат.
В данный момент один из его любимцев — Харахель, ангел архивов, библиотек и хранилищ редкостей. Каннингем назначил его заодно и ангелом компьютеров: это показалось ему логичным. Он часто вызывает Харахеля, чтобы посмаковать с ним нюансы все усложняющихся процессов обработки информации. Есть у него и другие любимчики, правда, довольно мрачного толка: Азраил, ангел смерти, к примеру, или Ариох, ангел мщения, или Зебулеон, один из девяти ангелов, которые будут править в конце мира. Работа Каннингема, которой он занимается с восьми до четырех каждый будний день, состоит в том, чтобы изобретать программы для распознавания летящих советских боеголовок, и это, судя по всему, особенно расположило его к наиболее апокалипсическим представителям ангельского сонма.
Сейчас он вызывает Харахеля. Ангела ждут плохие новости. Заклинание призыва, которое он использует, стандартно, он нашел его в «Аемегетоне, или Малом Ключе Соломоновом» Артура Эдварда Уайта, и отвел ему отдельную клавишу на своей клавиатуре, чтобы загружать его одним нажатием пальца. «Молю, заклинаю и повелеваю тебе, о, дух N, явиться и показать себя мне, встав перед этим Кругом в образе видимом, в теле приятном и миловидном» — таково его начало, за которым следует перечисление тайных и могущественных имен Бога, обязывающих духа N явиться — среди них Забаоф, Элион и, конечно же, Адонай, — а завершатся оно так: «Так я могущественно заклинаю тебя явиться и исполнить всякую мою волю, каковая представляется мне доброй. А потому явись видимым, миролюбивым и любезным, сейчас, без промедления, и покажи мне то, что я желаю, говори ясно и четко, разборчиво и для меня понятно». Доля секунды уходит на то, чтобы вызвать заклинание, еще несколько мгновений на то, чтобы подставить вместо духа N имя Харахеля, и вот уже ангел перед ним на экране.
— Я здесь, прибыл по твоему велению, — рапортует он.
Он придал Харахелю физический облик своего первого компьютера, маленького Радио Шак ТРС-80, с крылышками по бокам экрана. Сначала он хотел сделать всех своих ангелов более абстрактными — к примеру, Харахель должен был выглядеть как свиток килобайтов, — но, как многие лучшие и самые простые идеи Каннингема, эта оказалась непригодной для воплощения, поскольку он не был силен в переводе чистых идей в графические формы.
— Хочу уведомить тебя, — говорит Каннингем, — о сдвиге в полномочиях. — Со своими ангелами он общается на английском. Из верного, хотя и апокрифического источника, Каннингем знает, что первичным языком ангелов был древнееврейский, но аудиоалгоритмы его компьютера не поддерживают этот язык, да и сам Каннингем им не владеет. Зато ангелы довольно охотно откликаются на английский: выбора-то у них нет.
— Отныне, — сообщает Харахелю Каннингем, — сфера твоей ответственности ограничивается только самим компьютером и всеми его составляющими, кроме софта.
Гневные зеленые линии стремительно проносятся через экран Харахеля.
— Чьей властью ты…
— Это вопрос не власти, — уклончиво отвечает Каннингем. — А точности. Я только что занес в базу данных Вретиля, и мне надо закодировать его функции. В конце концов, он ведь ангел записей. Так что в какой-то степени его функции пересекаются с твоими.
— Ах, — меланхолически вздохнул Харахель. — А я-то надеялся, что ты не стаешь с ним возиться.
— Как же я мог проглядеть такого важного ангела? «Писец знания Всевышнего», если верить книге Еноха. «Хранитель небесных книг и записей». «Скорейший в премудрости из всех архангелов».
— Раз он такой быстрый, — буркнул угрюмо Харахель, — так и дай ему хард. Ведь это от него, в конце концов, зависит скорость реакции машины.
— Я понимаю. Но он хранит списки. А это база данных.
— А где живет база данных? В машине!
— Слушай, для меня это нелегко, — говорит Каннингем. — Но я должен быть справедливым Знаю, ты сам согласен с тем, что некое перераспределение обязанностей необходимо. И ведь я отдаю ему только базы данных и связанные с ними софты. Все прочее остается у тебя.
— Мониторы. Клавиатуры. Процессоры. Большое дело.
— Но ведь без тебя он ничто, Харахель. Да и вообще, ты же всегда отвечал за всякого рода ящики, разве не так?
— А также архивы и библиотеки, — говорит ангел. — Не забывай о них.
— Я помню. Но что такое библиотека? Книги, полки, стеллажи или слова на страницах? Необходимо отделять контейнеры от того, что они содержат.
— Буквоед, — вздыхает Харахель. — Педант. Казуист.
— Слушай, Вретиль хочет получить и железо тоже. Но он готов к компромиссу. А ты?
— С каждым днем ты все меньше напоминаешь программиста и все больше — Всевышнего, — говорит Харахель.
— Не богохульствуй, — говорит ему Каннингем. — Пожалуйста. Договорились? Только хард?
— Ты выиграл, — говорит ангел. — Но ты всегда выигрываешь, это же естественно.
Естественно. Ведь это Каннингем держит руки на клавиатуре, контролируя все. Ангелы же, при всем их красноречии и страстности непохожих друг на друга натур, всего лишь магнитные импульсы глубоко внутри компьютера. В случае противостояния с Каннингемом шансов у них нет. А Каннингем, хотя и старается всегда соблюдать правила игры, знает это, и они тоже знают.
Думая об этом, он испытывает неловкость, но в этой игре ему определенно досталась роль бога. Он вводит ангелов в компьютер; он придумывает им обязанности, черты характера и внешность; он вызывает их или оставляет без внимания, по собственному желанию.
Роль бога, да. Но Каннингем избегает смотреть реальности в глаза. Он не верит в то, что пытается быть богом; он не хочет даже думать о боге. Его семья всегда была с ним в наилучших отношениях: дядя Тим был священником, несколько поколений назад в роду был даже один архиепископ, родители и сестры жили, нежась в ласковом господнем присутствии, словно в теплой ванне, — и только он один, не в силах постичь глубину божественной природы, предпочел отойти подальше. Его занимали другие, более срочные дела. Его мать хотела, чтобы он принял сан, ни больше ни меньше, но Каннингем избежал этого, продемонстрировав столь неподдельный и виртуозный математический дар, что даже она вынуждена была уступить, признав, что его судьба — наука. Тогда она стала молиться за то, чтобы ему дали нобелевку по физике; но он выбрал компьютерные технологии.
— Ладно, — сказала она, — пусть будет премия по компьютерным технологиям Я ежедневно прошу об этом святую деву.
— Нобелевки по компьютерам не существует, мам, — объяснил он ей. Но до сих пор подозревает, что она продолжает возносить за него молитвы.
Ангельский проект начался как шутка, которая скоро переросла в одержимость. Пролистывая старый «Словарь ангелов» Густава Дэвидсона, Каннингем натолкнулся на описание ангела Адрамелека, восставшего вместе с Сатаной и сброшенного с Неба, и ему пришла в голову мысль о том, что забавно было бы изготовить его компьютерную симуляцию и побеседовать с ней. Дэвидсон сообщал, что Адрамелек изображается то как крылатый и бородатый лев, то как мул в перьях, то как павлин, а один поэт описал его как «врага Божия, злобой, коварством, гордыней и пакостливостью превосходящего Сатану, демона, более проклятого, более лицемерного». Это вызывало интерес. Так почему бы его не сделать? С графикой проблем не было — Каннингем остановился на крылато-бородатой форме, — а вот на конструирование личности потребовался месяц изнурительного труда, плюс несколько консультаций с парнями из отдела искусственного разума в институте Кестрела. Зато через месяц изысканный и дьявольски обворожительный Адрамелек мило болтал с ним онлайн, рассказывая ему о своей службе в качестве ассирийского бога и встречах с Вельзевулом, который назначил его Канцлером Ордена Мухи (Большого Креста).